— В институте… Принесли какую-то галиматью, бредни сумасшедшего… студенты нашли… в столах…
— Бредни? Что конкретно?
— Что-то про Ленина излагалось… про липовые премии…
— При чём тут Ленин и премии? Вы разобрались? Нашли автора?
— Нет конечно. Невозможно определить. Почерк едва разборчив. Содержание — бред психически больного человека. Я даже не стал вам докладывать.
— Вот это зря… Разберитесь. Автора надо найти. Доложите мне результаты лично.
— Так точно!
— И больше ничего подобного?
— Вроде нет…
— Как понимать ваше «вроде»? Вы уверены, что в области нет диссидентов? Кстати, я вас перебил. Что вы там говорили про эти, как их… бюллетени?
— Они их назвали «Хроники»
[14]…
— Хроники? Интересно. Где-то я уже слышал… Подожди. Да, испанский писатель Проспер Мериме. Романтик. У него была книжка «Хроники времен царствования Карла». Значит, они свои хроники придумали. Такие же романтичные?
— Никак нет. В основном, это записки о ситуации в наших местах лишения свободы, тюрьмах… Тема их лидера, Солженицына. Его конёк — лагеря. Он теперь сотворил новые труды: «Раковый корпус», «В круге первом», переправил на Запад и там опубликовал.
— У нас эти чёртовы хроники не объявлялись?
— Никак нет.
— И больше ничего?
— Вроде нет.
— Уверены?
— По официальной информации, нет ничего.
— А в милиции?
— Не располагаю, Леонид Александрович. Это не наша компетенция.
— Я чувствую, вам не докладывали о фашистской свастике, которой пол-Кремля разрисовано было?
— Свастика на Кремле?
— Вот-вот! А вам ничего неизвестно… Нет у вас никакого контакта с милицией! Так работать нельзя. За ночь разрисовали масляной краской стены Кремля и дома быта «Кристалл», надпись сделали: «Смерть коммунистам!»
Марасёв почувствовал, как земля убегает из-под ног, покачнулся.
Как же его подвели заместители, не доложили ни о чём перед встречей с первым секретарём! Или сами ничего не знали? Но этого не могло быть, оперативная сводка-то из Управления внутренних дел каждое утро в КГБ доставляется. И он дважды на день из Москвы звонил. Упустили тогда сообщить ему и теперь забыли. Ну он разберётся! Он даст всем дрозда! Надолго запомнят, как начальника подставлять!
— …Милиционеры рано утром всё стереть успели, отмыли, пока народ появился, — донёсся, словно сквозь туман, до него голос Боронина. — Позвонил в дежурку случайный прохожий. Но найти эту сволочь так и не смогли до сих пор. Во всяком случае, мне не докладывал никто.
Боронин в упор уставился на Марасёва — милиция молчит, прокурор молчит, а вы даже и слыхом не слышали. Вот картина!
Он хлопнул себя по бёдрам.
Марасёв, подстёгнутый этим жестом, словно кнутом, вытянулся в струнку, хотя и был в одних трусах. Про это он сейчас, кажется, меньше всего помнил.
— Бестолочи! — гонял воздух первый секретарь. — В милиции вообще считают, что это пьяный хулиган какой-то или мальчишки сопливые шалят. Но вы-то, надеюсь, понимаете, что это не шалость?
— Так точно, товарищ первый секретарь обкома партии!
— И главное, не только милиционеры так легкомысленно относятся к подобного рода фактам. Мои секретари в райкомах точно так же беспечны. — Боронин развернулся и зашагал вдоль берега. — Мне как-то Каряжин, председатель парткомиссии, рассказывал. Звонит ему один из городских секретарей, совета просит. Пришёл посетитель, понёс ахинею — Ленина мы не ценим, оказывается. Его дед у нас похоронен, а памятник неказистый, почёта должного нет, народ совсем не знает рода Ульяновых. Выложил ему на стол свой проект мраморного мавзолея. Ни дать, ни взять, местный Щусев
[15]!
Боронин фыркнул, остановился, развернулся и зашагал той же дорожкой назад.
— …А от того антисоветчиной несёт за версту! Секретарь его выпроводил, а у Каряжина спрашивает, правильно ли он с психом поступил? Я Каряжину сам вопрос задал: что он тому посоветовал? Так Каряжин мне знаешь что ответил?
Боронин остановился перед начальником КГБ, заглянул в глаза. Тот молчал. В лице ни одной мысли, ни любопытства, полное смущение и растерянность.
— Он посоветовал ему пинка под зад дать. Вот что мне ответил сам председатель парткомиссии — партийного суда над членами партии! Он этому антисоветчику даже значения не придал… Вот какая беспечность среди всех нас! Вы понимаете?
Марасёв покорно кивнул.
— Не так мы борьбу ведём с инакомыслящими. Не все среди них враги, но большинство. Не на Запад их выдворять следует, чтобы они оттуда безнаказанно помоями нас обливали и книжки там строчили. Тюрем у нас достаточно. Пусть в них и гниют. Молчаливы будут и всегда под рукой. Специально внесены недавно изменения в Уголовный кодекс. Теперь есть специальная статья. Что ещё думать? Она должна работать, а ведь не работает
[16]. Есть в области уголовные дела этой категории, скажите мне?
Марасёв не знал, что ответить. Уголовных дел этой категории во вверенном ему учреждении не имелось, оперативные материалы были какие-то, но следователи собирались ещё до его поездки в Москву обсудить их в прокуратуре области и определиться, можно ли возбуждать уголовные дела, есть ли судебная перспектива. Стоит ли овчинка выделки? Окончательный результат ему не был известен.
— Опять вы молчите? Не знаете? Хорошо, не выкручивайтесь… А я вам сам скажу… — Боронин опять зашагал по берегу и опять через несколько шагов возвратился. — Нет у вас таких уголовных дел! Нет ни у вас, ни у прокурора! Ну а в милиции и подавно. Там художника того никак поймать не могут. А если повезёт и ненароком поймают, то по мелкому хулиганству пятнадцать суток дадут. И такое учудят. У них ума хватит…
Боронин опять осуждающе махнул рукой и, развернувшись, отправился в очередной променад по прибрежной травке.
