Заместитель начальника наморщил лоб.
— У нас ничего такого не было. Это впервые, товарищ…
— Майор госбезопасности, — подсказал Шабазьянц.
Заместитель начальника онемел и застыл.
— Майор! Майор перед тобой! — подтвердил, повысив голос Шабазьянц. — Только из госбезопасности! Ясно? Будут они тут у нас шантрапой заниматься… Ты знаешь, кого ищем, капитан? Понимать должен! А ты мне тут сказки про убийства нераскрытые рассказываешь… Оправдываешь своё безделье! До сих пор преступник на воле бегает! Сейчас другие ворота где-нибудь разрисует…
Шабазьянц не закончил, осознав нелепость своей тирады, но не смутился, а стукнул кулаком от избытка своего армянского характера по столу.
Бутылка покачнулась и упала. Она была пуста, но Серков ловко её подхватил и опустил на пол.
В повисшей мёртвой тишине голос ожившего замнача, так и стоявшего навытяжку у дверей кабинета, был внятен и разборчив:
— У нас не было, а вот на днях розыскную ориентировку из столицы получили, я участковых и уголовный розыск знакомил, думаю, она как раз интерес для вас представляет.
— Что за ориентировка? — в один голос выпалили друзья.
— Она при мне. Вечером хотел показать ночным патрульным, а утром тем, кого сегодня не удалось ознакомить.
— Давай сюда, — пригласил Шабазьянц замнача за стол. — Присаживайся, капитан. В ногах правды нет. Показывай.
В ориентировке значилось, что несколькими днями назад в столице в районе Павелецкого вокзала во время нападения на пассажира, прибывшего поездом «Астрахань — Москва», неизвестным преступником путём ограбления похищен чемодан жёлтого цвета. Преступник скрылся. Потерпевший отбыл в неизвестном направлении, не дождавшись возвращения похищенного. На месте нападения осталась шапка рыжего цвета. В чемодане вещи, бумаги. Руководству всех милицейских региональных структур предлагалось принять меры по установлению личности подозреваемого и потерпевшего и сообщить в линейный отдел. Тут же приводились приметы обоих.
— Ну и что, капитан? — не понял ничего Шабазьянц. — Ты что нам опять с майором головы морочишь? Что тут для него интересного?
— А вот что! — даже привстал от важности замнач и, вытащив из того же кармана кителя вдвое сложенный лист бумаги, развернул перед носом подполковника.
Серков тоже потянулся к листку.
Листок ничем особенным не поразил на первый взгляд ни его, ни тем более Шабазьянца. Только внимательно вглядевшись в фотокопию, Серков прочитал начало рукописного текста: «Внимание всем гражданам СССР! Мы объявляем решительную и беспощадную войну врагам, предавшим дело великого Ленина…»
В конце листа стремительно летела вместо подписи строка: «Смерть коммунистам!»
Кто ищет, тот всегда…
Как только Тарас Казачок попадал в студенческие заведения, в толкотню, в шумную весёлую суету молодых здоровых тел, разноцветных, разномастных, один на другого не похожих, но каждый — апломб и личность, — он впадал в ностальгию и вспоминал альма-матер, Воронежский университет и…
И грезил наяву.
Педагог по профессии, комсомольский вожак по призванию, чекист по приказу, Тарас стеснялся приглашать друзей по службе в дом, так как дом его был завален всем тем, что отражало его истинную сущность и копилось годами: дедом — учителем от бога, отцом и матерью — учителями по подражанию старшему, им самим — учителем по сердцу и душе. Все комнаты, кроме кухни, были завалены книжками, и ни одна из них не напоминала о его нынешней профессии и «героических буднях».
Был он учителем, а теперь вот стал чекистом.
И длилось это «недоразумение» почти одиннадцать лет.
Но Любанька, жена его верная, знала, что когда-нибудь это всё кончится. И муж вернётся…
А пока…
Тарас Казачок поводил носом для продления удовольствия, пока декан его не застукал, побродил-послонялся по длинным коридорам, по этажам. Даже пиджак, как некоторые из молодых, заломил назад с плеч и… очнулся на третьем этаже. А навстречу ему поспешал, сторонясь препятствий, тот, к кому он, собственно, и стремился — руководитель исторического факультета Иван Максимович Петров.
Пока Казачок плутал, блаженствуя, декану уже, конечно, доложили о его визите, тот сообщил ректору — и кончился свободный полёт. Тарас смутился, не знал, куда деваться. Не успел он пообщаться с народом.
Можно было, конечно, соблюсти традицию — вначале заявиться к начальству. Но попади к ректору, сколько времени потеряешь, а узнать что-нибудь из жизни «низшего звена» вряд ли удастся. Так, общие словеса да лозунги.
— Я на секунду, Иван Максимович, — потрепал Казачок по плечу декана. — Уже убегаю. Извиняйте.
— К Николаю Константиновичу зайдёте?
— Нет-нет, — поднял руки Казачок. — Отзвонишь ему. Меня уже нет.
— Ректор мне не простит…
— Ничего. Вали на меня все шишки.
— Тарас Иванович, вы же знаете, Николай Константинович любит во всём порядок. Достанется мне, — заканючил декан.
— Иван, давай без церемоний. Действительно, я спешу. Объяснишь потом.
— Тогда чем обязан?
— Вот это другой разговор. Мне Сенека твой нужен.
— Сенека?
— Ну да. Студент тот. Ты мне рассказывал. Дворников все уши прожужжал?
Они всё-таки зашли в кабинет Петрова. Декан услужливо пододвинул стул гостю, сам плюхнулся рядом.
— Кофе, Тарас Иванович?
— Не можешь ты, Иван, без этого. Говорю же, нет времени совсем.
— Видимся раз в год, — обиделся Петров, — и всё на бегу.
— Как раз в год? А Дворников мой у тебя неделю загорал? Быстро ты нас забываешь!
— Так это ж Яков Евгеньевич, — декан поправил на Казачке пиджак. — Как? Кофейку нам Нэлечка сообразит?
— Жарко. Кофе не хочу. Угости водичкой.
— Нэлечка! — крикнул Петров за стенку и для верности стукнул слегка рукой.
На пороге выросло длинноногое, почти голое существо. Как оно разместило свои прелести в то, что, наверное, называлось юбкой и кофтой, Тарас представить не мог.
— Нэля Иосифовна, — застеснялся её притягательности декан, — принесите нам с Тарасом Ивановичем водички.
— «Боржоми»? — улыбнулась Тарасу девица.
— «Боржоми», Тарас Иванович? — повторил галантно Петров.
— Сгодится, — махнул рукой Казачок и скинул пиджак, — только похолодней.
Блондинка, не торопясь, развернулась, статью не уступая ничуть океанскому лайнеру «Украина». Со спины ещё аппетитней. Майор едва не забыл, зачем он здесь. Но это было лишь минутное замешательство. Петров напомнил ему о себе и вернул к жизни:
