— Увидеть… Объясниться… То, что произошло, это…
— Ну, ну. Не дрейфь. Валяй! Как ты напился? С кем? Как ты под наши окна приперся! И разлегся там, собрав детей! Воспитатель милиционеров!
— Майя, прости.
— Нет, ты хотел все рассказать? Рассказывай же. Пьяной я буду хуже.
— Хорошо.
— Я слушаю.
Он опустил голову. Она, выплеснув накопившиеся эмоции, как будто успокоилась, тяжело вздохнув, налила себе минеральной воды, залпом выпила и отвернулась к окну.
— Рассказывай, рассказывай.
— Хорошо. Но я буду много говорить.
— Ничего. Мне не впервой. Я учитель. Наберусь терпения.
— Ты ничего не знаешь.
— Откуда же мне знать. Мы темные люди.
— Я не об этом.
— А я о том.
— Не надо, Майя. Не перебивай меня, пожалуйста. Мне и так очень трудно.
Она едва сдержала себя, но промолчала. Минуты три он крутил вилку в руках, не находя ей место, потом коснулся своей рюмки, посмотрел на нее виновато, налил себе водки и выпил.
— Начну с того, что я не тот, за кого ты меня принимаешь, — сказал он неуверенно.
— Ты убиваешь меня. Ну прямо Генри Филдинг. История Тома Джонса, найденыша
[17], в современной обработке.
— Я оговорился, — смутился он. — Я хотел сказать, что я не тот, чью фамилию ношу.
— Шпион! — она зло хмыкнула. — Слушай, может хватит мудрить? Может, уже пора серьезно?
— Моя настоящая фамилия Альтман. Мой родной отец Альтман Моисей Янкелевич, бывший преподаватель философии, был осужден в тридцать восьмом году в группе так называемых врагов народа и умер через десять лет в лагерях, мать вышла замуж, мне дала фамилию нового мужа, что позволило поступить в институт.
Он выговорил это все разом, неотрывно глядя прямо ей в глаза, остановился набрать воздуха, молчал, ждал реакции.
Она сжалась, будто враз замерзла, подобрала шаль, только ножки не поджала под себя, мешали туфли на высоких каблуках и неудобный стул.
— Так, так, — сказала машинально, плохо соображая, все еще ожидая подвоха, розыгрыша, — ты изрядно подготовился в этот раз. Слышала я про Альтмана и про процесс тот в институте. Двадцать с лишним человек. Их всех расстреляли. Мы все собирались со студентами сделать мемориальную доску…
— Не расстреляли пятерых, — твердым голосом перебил он и добавил: — Но и не вышел из лагерей никто. Все умерли там. Мать скрывала. Даже после того, как всех реабилитировали после двадцатого съезда партии.
— Как?
— А я так и жил, — усмехнулся он. — Красивая фамилия, правда? Почти Свердлов. Яков Свердлов. Председатель ВЦИКа. Самый главный человек в России! Выше Ленина!
Она замерла, поняв, наконец, что ему не до шуток, что он давно уже говорит ей правду и сейчас на грани душевного срыва.
— Умер тот Яков, у них самый главный, от чахотки, — горько сказал он, — и муж ее, чью фамилию мне дали, тоже умер от инсульта. А я вот гордо живу! И мне даже поначалу разрешили учиться в Высшей школе чекистов. Только выгнали потом. Нашли маленький повод, но веский. На самом последнем курсе. Оказывается, я обманул всех, про родного отца скрыл. Про мать не вспомнили, а сына турнули. Я претензий не имею, так как по-хорошему турнули, дали сразу экстерном в гражданском институте экзамены сдать. И корочки красные дали. И с работой помогли. Прямиком в штаб. Правда, милицейский. В прокуратуру, в суд — ни-ни, а в милицию взяли. Конечно, некоторым показалось, что это побегушки, а не работа…
Он плеснул себе из графинчика и выпил, не взглянув на нее. Она молчала, не зная, как себя вести.
— Только со смертью обоих все не кончилось, — он тут же потянулся налить еще.
— Может, хватит, Володя, — нерешительно сказала она.
— Не бойся, того, что случилось тогда, не повторится, — горько усмехнулся он. — Прости еще раз. Тогда было другое.
— Ты много пьешь. Я не хочу, чтобы ты пил.
— Прости. Я больше не буду. Да и рассказал почти все. Что тебе еще надо знать? Как дочь прокурора ты знаешь теперь достаточно. Можно сказать, почти все. Остальное все видела.
— Ты уже пьян…
— Пьян, но я все осознаю. И сказал все, что хотел. Теперь слово за тобой… Но я не жду быстрого ответа.
У нее необычно потяжелела голова от нахлынувших вдруг мыслей и новых чувств.
Подошел официант, Свердлин смолк, начал искать сигареты по карманам, выложил пачку на стол, но курить не торопился.
— Подавать горячее?
— Как? — он взглянул на нее.
— Мне расхотелось, — она, словно в прострации, провела рукой по лицу, и, хотя выпила немного, голова ее кружилась, мысли путались, в мозгу метались какие-то их обрывки, в ушах звучали куски его жестких фраз: «группа Альтмана», «враги народа», «реабилитация», «расстрел», «он умер от инсульта»…
— Мне бы на воздух, — попросилась вдруг она, ее действительно тошнило; она никогда не пила столько водки, а тут целую рюмку.
Она попыталась встать и с ужасом ощутила, что не может этого сделать, ее не слушались будто отнявшись, руки и ноги. Боль, одолевшая голову, распространялась по всему телу, в горле пересохло. «Что со мной? — совсем испугалась она. — Что с Володей? Почему это все он обрушил на нее сейчас?.. Что с ними будет!..»
— Я открою окно! — он поднялся, но его уже опередил официант, не только открывший всю створку, но и ставя следом вентилятор на стол.
Струя воздуха ударила в лицо, но ей становилось все хуже и хуже, она бледнела на глазах, казалось, останавливалось сердце.
— Володя, Володя, дорогой. Я умираю, — прошептала она и потеряла сознание.
Второй скелет
Шаламов возвращался из больницы, где пытался увидеть Калеандрову и побеседовать с ней.
Не удалось бы ему ни того ни другого, не сработай известный всем принцип: ни злато, ни серебро открывает сердца и замки, а хороший друг. Дежурившую с ночи в реанимации «ведьму несносную» сменил Олежка Витков, известный криминалисту еще по «судебке», и Шаламов под большим секретом встретился с Софьей Марковной с глазу на глаз.
К его разочарованию, Калеандрова еще не способна была говорить и лишь моргала глазами на его вопросы, но и с помощью такого нетрадиционного метода криминалист скоро убедился, что Софья Марковна ему не помощница, она не успела увидеть злодея, который нанес ей удар по голове в квартире Туманских. Открыла дверь, ступила за порог, тень мелькнула, — большего он от нее не добился.
