— Встаньте! Да что же это такое! — Я бросился ее поднимать. — Нина Петровна! Саша! Течулин!
Втроем нам удалось поднять ее и посадить на стул. Узелок развязался, в нем оказались нехитрые женские вещицы и металлическая кружка. Она покраснела до корней волос, схватила их, прижимая к груди, затем стыдливо отвернулась, торопливо увязала снова.
— В тюрьму, значит, собрались, Анастасия Семеновна? — буркнул я, когда мы снова остались одни.
— Не дело ему там сидеть. Я виновата во всем.
— В чем?
— Во всем.
— Вы стреляли?
— Это не главное.
— Судят за это.
— Значит, стреляла я.
— Анастасия Семеновна, доказательства, собранные следствием, свидетельствуют, что стрелял из ружья ваш муж. Он, естественно, и убийца.
— А я в суде скажу, чтобы меня судили. Я виноватая.
— Возможно, вы тоже виноваты в том, что произошло. Врать не стану, сам не знаю, как бы я поступил, случись увидеть то, что досталось Ивану Григорьевичу.
— Вот, — шмыгнула она носом. — Сами говорите. Мне и отвечать.
— За это не судят. Не знаю уж, к сожалению или к счастью.
— Мне в деревне не жить. И дети меня проклянут. А вешаться мне нельзя, Бог не велит. Я должна помочь.
— Кому?
— Освободите его! — опять взмолилась она. — Мне сказали, только вы можете.
— Кто же посоветовал?
— Все говорят. И в деревне, и в райкоме я была. Освободите.
— А в райкоме? У кого же?
— Да у всех почти. Там велели заявление писать, а я к вам так пришла. Чего мне писать? Вас увидела и все рассказала. А если надо что, напишу. Только продиктуйте.
— Вот, значит, как.
— Давайте листок. Диктуйте, — она прямо бросилась к столу. — Я на все готова.
— Да… — у меня не находилось слов.
— Вы не сомневайтесь. Я в суде не откажусь.
— Так, значит, в райкоме… — смотрел я в окошко. — Значит, велели заявление на мое имя написать.
— Да что же я, совсем дура! Не понимаю ничего? Я виновата во всем, а из-за меня другим страдать!
— А насчет убийства-то, где придумали?
— Что? — не поняла она.
— Сами догадались про ружье-то?
— Про ружье? Что стреляла?
Я хмуро кивнул.
— А кто меня учить будет? Некому. В деревне на меня теперь не глядят. Дом обходят. Я детишек отцу сунула. Он их вырастит. А сама в райком.
— А знаете, Анастасия Семеновна, что ваш муж тоже изменил свои показания?
— Какие показания? Про Савелия-то?
— Он ведь просится тоже ко мне с заявлением. Отказывается от первых своих слов.
— Как? Не пойму я!
— Он ведь тоже теперь заявляет, что Савелия убили вы выстрелом из ружья.
— Я?
— Вы.
— Я убила?
— Вы.
Лицо ее помертвело, из красного еще от слез превратилось в белое. Она схватилась обеими ладонями за щеки, стиснула лицо и незрячими глазами уставилась на меня.
— Сам сказал?
— Вы не договаривались? — вырвалось у меня, но я не пожалел.
— Значит, Ваня сам сказал… — она тихо заскулила по-собачьи, замотала головой, ткнулась лицом в колени. — Сам, вот и хорошо, вот и правильно, что сам сказал, а я на суде тоже подтвержу… Вот и все.
Вымолвила последние два слова, как черту подвела под сказанным, и замолчала, поджав губы. Лицо ее как-то сразу постарело, и слезы высохли сами собой. Она отвернулась в окно, потеряв ко мне интерес.
— Анастасия Семеновна! — окликнул я ее. — У вас все в порядке?
— Что? — не слышала она меня.
— Вы как-то?.. Все хорошо?
— Где меня забирать-то будут? В милицию идти, или тут? — она затеребила узелок.
— Погодите пока. Куда спешить-то? — мне было нисколько не смешно, впрочем, я и злости никакой не чувствовал. — Вот мужа увидите, тогда и решим.
— Как? Живого?
— Конечно. Привезут сейчас.
Чистилище
Он вошел в свой кабинет последним, когда двое приглашенных, уже изрядно устав поедать друг друга глазами, скучали, дожидаясь, как было приказано, за приставленным столиком.
Обычно заходили сюда к нему по одному, даже не встречаясь в коридоре, так же строго по времени покидали кабинет, а тут, видя друг друга впервые, они недоумевали, но сдерживались.
Его появления ждали, но он возник неожиданно; внезапно в стене за креслом бесшумно отворилась дверца, и явился он. В гражданском. Серый гладкий костюм. И рубашка бесцветная, телесная. Двое вытянулись, вскочив, чуть не ударившись под столиком коленками, но он усадил их властным движением руки:
— Готовы?
Они, как по команде, молча сверкнули глазами.
— Начнем с вас, — он кивнул тому, который был слева. — Главное и по существу, майор Грейч. Деталей не надо.
Не дослушав, перебил через семь-десять минут:
— Теперь интересно услышать ваше мнение, капитан Дрейч, — кивнул второму.
Второй закашлялся, полез за платком, выигрывая время; он не ожидал, что вот так скоро придет его очередь, до середины не добрался предыдущий докладчик, но главное ему удалось уловить. Оказывается, им была поставлена одна и та же задача. Вот почему они оба здесь. Первый тоже с недоумением начал слушать похожие аргументы второго. Тот, сориентировавшись, не повторял его ошибок, обходил слабые и уязвимые места предыдущего докладчика. Но и он не оказался большим выдумщиком и вскоре, смутившись, смолк.
— Что же мы имеем? — начал подводить итоги Веневицианов.
— Мало времени было, товарищ полковник, — пожаловался Грейч. — Незнакомый объект. Кто с ним работал?
— А у вас? — повернулся Веневицианов ко второму. — Есть другие объяснения?
Второй без лукавства пожал плечами:
— Объект прост. Это обескураживает. Если здесь скрыто главное его свойство, то следует обе наши версии соединить…
— Лучше я вам предложу новую модель, — остановил его Веневицианов. — Можно сказать, свою. Как?
Оба приготовились слушать.
— За что же вы собираетесь его убрать?
— Нарушение общественного порядка.
— За пьянку?
— Разве это не компромат?
— Ну почему же? Если ничего другого нет.
— И все?
— Нет. Позвольте. Если объект нуждается в серьезных обличительных… иллюстрациях, можно подобрать.
