Лаврентий даже подскочил на диване от этой мысли, газету выронил.
Как он сразу не допер-то! Туда и надо ему бежать! Они уж и следствие, вероятно, ведут! Его предположения и все его подозрения им сейчас как раз пригодятся! Они и распутают всю эту чертову паутину, в которой он запутался, словно муха!
Обхватив голову руками, снова на диван брякнулся.
— Чего это ты? — ткнулась ему под бок Варька и газету заботливо подала. — Чего это ты дергаешься опять, суматошный?
Она полезла к нему обниматься, что-то, видимо, свое задумала. Он поморщился, отодвинулся, но особо противиться не стал.
— К бабке своей бегала? — буркнул он, не отвечая на ее поцелуи и лицо отворачивая. — Опять гадала? На меня, наверное?
— На тебя, на тебя, дурачка, — улыбнулась она. — Нужен ты мне! Стефания Израэловна уже давно мне все про тебя сказала.
— Гадали все же на меня! — взорвался Лаврентий.
— А почему нет? — так же дернулась и Варька. — Ты мне разве чужой?
— Нечего на меня по картам!
— А тебя и не спросил никто.
— Ты уж очень шустрая стала, девка!
— Не замечал, я всегда такая была.
— Обломаю я тебе рога-то, Варька. Ох, обломаю! Дождешься, — он махнул рукой, отвернулся.
— Чего бесишься-то? — неугомонная, нашла она опять его губы. — Лучше меня тебе все равно никого не найти. Ты радуйся, дурачок маленький. Люби меня. Это быстро пролетит. Не заметишь. А потом, как почую, сама тебя брошу.
— Чего это? — вытаращил он глаза на нее. — С чего это ты? То так, то эдак? Не любишь, да?
— Врать не стану. Пуще жизни, — она обняла его снова и поцеловала, словно бабочка крылышком коснулась губ. — А не быть нам вместе. У тебя своя судьба.
— Дура! Старуху свою, картежницу, наслушалась!
— Тетушка моя — умная женщина. И добрая. Она и знать будет, а не скажет мне такого, — грустно улыбнулась Варька и поцеловала его опять так же, как бабочка с губ слетела. — Помолчи, дурачок ты мой.
— А чего тогда, — нахмурился Лаврушка. — Родителей моих боишься?
Она вскинула задумчиво брови.
— Так мы уйдем от них, — прижал он ее к себе крепче. — Я работать начну. Что нам они! Да я мать уговорю! Мать ради меня, что хочешь! И отец ничего не посмеет…
Она закрыла ему рот ладошкой.
— Вот видишь, я сейчас какая! — она вспорхнула от него с дивана, подняла вверх легкие ручки, крутанулась вокруг себя, словно разноцветная юла в пестром своем красивом сарафанчике. — Посмотри!
— Иди сюда! — потянулся он к ней жадно.
Она отскочила.
— Такой я всегда не буду! — крутилась она, крича еще и еще, и не было сил ее остановить, но вдруг она, будто зацепилась за что-то ногами, замерла, застыла, слегка качнувшись, и сказала другим, тихим голосом. — Только все кончится однажды. И я уйду. А когда, сама еще не знаю.
— Ты мне детей нарожай, — схватил он ее, увлекая на диван.
— Зачем тебе? — она погладила его кудрявую голову. — Дурачок ты мой! Тебя самого расти и расти… А дети у тебя будут! Будут, Лавруш, у тебя детки. Красивые, как и ты. Только я здесь ни при чем буду.
— Вот дуреха-то, — отстранил он ее и заглянул в глаза. — Это точно все бредни Стефании. Ты к ней больше не ходи!
— А я и не ходила.
— А где же ты была так долго?
— Не твое дело. Ты мне лучше скажи, что это ты тут напридумал без меня?
— А что?
— А люстра где? — она ткнула рукой в потолок. — Там один крюк торчит?
— Что-то случилось с проводкой, со светом, одним словом, — заерзал Лаврентий с виноватым видом на диване. — Я ее включил, вжик! И света нет.
— Ну?
— Ну я полез. Похоже на замыкание. В общем, в зале света нет.
— Я вызову электрика, — вскочила с дивана она. — Что это за фокусы!
— Не надо. Уже поздно.
— Ничего не поздно, придут, не сломают спин. Они и так ничего не делают.
— Да не строчи ты, как из пулемета, — остановил ее Лаврентий. — Я звонил. Они просили подождать до завтра… Утром придут.
— Так… А люстра все-таки где? Зачем убрал?
— А ты хотела, чтобы я ее совсем кокнул?
— Ну висела б она себе и висела…
— Я ее снял, посмотреть хотел…
— Вот, — Варька уперла руки в бока, — с этого и начинать надо было, голубчик. Сломал материнскую гордость! Хрусталь разбил?
— Ничего не разбивал, — защищался Лаврушка, как нашкодивший мальчишка. — Вон она в спальне, я ее туда убрал.
Варвара не поленилась, сходила, убедилась.
— Так, что еще ты тут без меня натворил?
— Да отстань ты, — отмахнулся Лаврентий. — Нет настроения. Подурачилась и будя. Не до этого.
— А до чего? — она, забывшись сразу, ткнулась опять к нему. — Что ты все мучаешься, Лавруш? Да не придет никто к нам ночью! С чего ты взял? Что у тебя за мысли дурацкие в голове!
— Ты вот что, — развернул ее к себе Лаврентий, крепко обхватив руками и уставившись в глаза. — Будешь мне помогать или нет? Последний раз тебя спрашиваю?
— Ну буду, — она засмеялась тихо. — Куда от тебя, непутевого, деться. Буду, буду. Что тебе еще?
— Тогда слушай, — он поморщил лоб, подумал. — Я после десяти-одиннадцати, ну тогда еще решим, один останусь в зале, вот здесь.
Он указал глазами на диван.
— А я?
— А ты спрячешься на кухне. Там кладовка есть. И будешь сидеть тихо, как мышь.
— Закрытой?
— А чего? Света-то все равно нет.
— Как нет? Что случилось?
— Света совсем не будет в зале, я отключил контакты из-за люстры, — помялся Лаврентий. — А в других комнатах мы просто оставим потемки.
— Я умру там от страха! Задохнусь!
— Потерпишь. Это недолго.
— Откуда ты знаешь? Распланировал он, вычислил все! Умник нашелся!
— Тихо! — оборвал он ее так, что она осеклась, поняла, теперь уже его лучше слушать; Лаврушка умел превращаться порой в Лаврентия Палыча, другого, которого ничем не остановить и лучше повиноваться. — Раз согласилась помогать, Варвара, придется делать, что я тебе прикажу.
Она и здесь ничего не ответила.
— Света нигде не должно быть, — продолжил он, — а дверь входную оставим незакрытой.
— Это еще зачем?
— Надо! Если они придут, ты услышишь, и после этого многое уже будет зависеть от тебя.
— Я уже вся дрожу!
