— Дрожать потом будем. Сейчас рано. Когда услышишь, как появятся они и в зал ко мне пройдут…
— Как же я в шкафу-то все услышу? — не унималась Варька.
— Услышишь, услышишь, — успокоил он ее. — Думаю, шума хватит.
— Ах, свят, свят!
— Да перестань ты, — положил он ей руку на плечо. — Тогда выскакивай, ори, что пожелаешь, и свет везде включай.
— Что это я? Сумасшедшая?
— Надеюсь, до этого не дойдет, — поморщившись, успокоил он ее опять. — Хотя…
— Значит, ты их один решил поймать? — хитро сощурилась она.
— Ну… поймать не поймать, — он пожал плечами. — Убедиться.
— А не боишься, что прибьют?
— А зачем им?
— Так. А про Светку же сам говорил?.. И про эту… вашу подружку?..
— Не знаю я ничего, — опустил голову Лаврентий. — Я и Димычу во всем доверял… А тут — на тебе! Запутался я.
* * *
Удивительно, но сколько он ни давил на кнопку звонка, к двери в квартире не торопились. Он еще раз нажал, ухо прижал к клеенчатой обшивке, прислушался, нет, внутри тихо. Вот почему света в окошках квартиры он с улицы не узрел! Лопух тот кучерявый уже завалился спать со своей уборщицей, или как там ее, Дунькой-почтальоншей! Хорошую бабу заимел. И главное, никто ничего не знает. Тихушник себе эротический смастерил втайне от родителей! Она его и обстирывает, и кормит, и уроки любовные устраивает. Хорош гусь!
— А ведь свет горит во всем доме, — шепнул он Гардову.
Тот молчал, жался к стенке.
— Точно легли, любовнички, — добавил он. — Не ломать же дверь. Не подумал я.
— У меня есть кое-какие ключи, — сунулся неуверенно бородатый. — Может, я попробую?
— А сможешь?
Тот пожал плечами, приник к двери сам, но только начал ее осматривать, пытаясь вставить свой ключ в замочную скважину… дверь отворилась сама!
— Гляди! — Гардов отскочил от двери.
— Чудеса! — замер и он.
Дверь медленно отворилась, внутри темнота и тишина.
— Неужели нет никого дома? — он заглянул внутрь. — Давай-ка за мной тихо. И осторожненько. Если нет никого, нам повезло.
— Лаврушка к бабе своей сбежал, Иван Владимирович, — шептал сзади Гардов. — Она тут недалеко от него со своей теткой проживает. Перепугался, наверное, от смертей-то всех. Прознал, конечно, прослышал, весь город шумит.
— Шумит?
— Шумит. Разное болтают. Вот и он прячется.
— Хватит. — Муракину не нравилась болтливость бородатого. — Дверь прикрой за нами, но не запирай.
— А чем? Я и ключа-то не подобрал.
— Тсс! — поднес палец к губам Муракин. — Теперь ни слова. Я как знал, фонарик прихватил.
Луч света упал на пол комнаты, побегал по прихожей. С пола на стены поскакал, попрыгал, замер у ног Муракина.
— Где они спят-то обычно?
— Не знаю. Он же без родителей. Где попало.
— На кухне, вроде, кушетки нет… — размышлял, вспоминая, Муракин. — В зале диван кожаный, у стенки справа, как войти… И, вроде, больше ничего.
— И еще у них две комнаты, — торопливо подсказал Гардов. — Родительская почивальня и Лаврушкина.
— Живут же буржуи, — позлобствовал Муракин. — С зала и начнем. Потом видно будет. Давай за мной.
Дверь не поддалась сразу. Муракин завозился возле нее, зашарил руками.
— Дайте я, — сунулся Гардов, — там у них шпингалеты вверху и внизу, дверь двухстворчатая…
— Нет тут ничего, она просто тугая…
Створки двери скрипнули так, что оба обмерли от неожиданности, и с громким визгливым скрежетом распахнулись перед ними. Что-то напугало обоих, хотя ничего еще не произошло. Зал тонул в полумраке, высвечивались с улицы только два окна напротив, но посредине зала, на месте отсутствующей люстры что-то чернело, громоздкое и длинное, чуть ли не до самого пола.
— Что там? — напирал на Муракина сзади Гардов.
— Сам не пойму.
— Висельник! — шепнул Гардов.
— Ты что?!
— Висельник точно! — рванулся назад к входной двери Гардов. — Лаврушку повесили!
— Куда? Дурак! Стой! — схватил его Муракин. — Стой на месте!
— Он висит! — дергался в его руках Гардов. — Я его сразу узнал! Его башка кудрявая!
— Чего ж бежать-то? — удерживал его Муракин. — Тем более бежать незачем.
— Он сам не повесится! — затвердил, забился, как в истерике, Гардов. — Его убили!
— Ну и хрен с ним! — рванул его за грудки на себя Муракин, приводя в чувство. — Нам какая разница! Кто повесил его, тот и отвечать будет! Одним уродом меньше! Нам тетрадку ту отыскать. Отыщем и ходу отсюда. Молчи!
— Далась вам та тетрадка, — не успокаивался Гардов. — Ну найдете вы ее. Что там особенного? Успокоитесь, наконец?
— Не твое дело, — огрызнулся тот. — Успокоюсь. И тебя перестану таскать. Нужен ты мне, как собаке пятая нога. Трус несчастный!
— В тетрадке, поди, и нет ничего.
— Не твоего ума! Не нужна была бы, сдались тогда мне твои дружки!
— Что ж в ней такого особенного? Инка за что разбилась?
— Перехитрить меня хотела, — осклабился Муракин. — Умная слишком оказалась. Только я тоже не дурак! И ты, борода, меня не раздражай. Пришел сюда, слушайся, поможешь тетрадку отыскать.
— И все?
— И все. Отпущу потом, как обещал, — хмыкнул Муракин. — Закрой окна шторами, я посвечу тебе, а потом свет включим, чтобы скорее найти. Тут в этих потемках черт ногу сломит.
Гардов, страшась висящего покойника, начал осторожно обходить тело, но наткнулся на стул, споткнулся, потерял равновесие и, падая совсем, схватился за ноги висельника. Веревка двоих не выдержала, лопнула, издав резкий звук, покойник заорал благим матом, валясь вниз, еще громче завизжал Гардов из-под него. Муракин едва успел отскочить от обоих, не успев ни понять ничего, ни издать крика. Однако вопли нечеловеческие послышались из другой комнаты, из кухни, где вдруг, слепя глаза, вспыхнул электрический свет, затем он зажегся в прихожей, откуда вылетела безумная Варвара, закрывавшая сама себе лицо обеими руками.
Среди этого бедлама Муракин пришел в себя первым. Ударив фонариком в лицо ворвавшегося в дверь капитана Вихрасова, он рванулся вниз по лестнице, отбросил, сбил с ног опера Симакова и сгинул в темноте весенней, мокрой от начинавшегося дождя ночи.
Вывернулся было из-под ожившего Лаврентия его бывший приятель, бородатый Гардов, и тоже бросился к двери, но упал от удара очухавшегося Вихрасова и, уже не пытаясь поднять головы, затих.
— Симаков? — крикнул капитан в открытую дверь.
