— Значит, ты все-таки нашел свидетеля, — еле пробормотал прокурор.
— Да. Напрасны ваши жертвы… Синицын, Шелягов… Надеюсь, все присутствующие здесь в курсе происходящего?
— Я! — поднял руку Горшков. — Я ничего не понимаю.
— В прошлый четверг прокурор города Белокуров Александр Евгеньевич после баньки, в которой парился вместе с вами, господа свидетели, пьяный в стельку сел за руль своего «лексуса» и едва не совершил наезд на мою дочь Анну…
— Едва — преступленьем не считается, — назидательно изрек судья.
— Случайный прохожий, оказавшийся, как вы поняли, гражданином Израиля, спас ее, столкнув с дороги в кювет. Что, впрочем, не уберегло Анюту от гибели…
— Вот он и виноват во всем, — предпринял попытку оправдаться Белокуров. — Под колесами машины у нее было гораздо больше шансов выжить…
От такого кощунства Василия перекосило.
— Молись, гнида прокурорская! Молись и кайся…
— А я неверующий. Атеист!
— И вы не Господь Бог, чтобы выносить приговоры на свой страх и риск! Передайте кассету в суд, мы ее рассмотрим в купе с другими доказательствами и примем справедливое решение. Если Александр Евгеньевич виноват, то будет отвечать по всей строгости закона! — напустив важности на холеное лицо, приказным тоном распорядился Горшков.
— Нет уж, дорогие мои… Фемида — барышня слепая. И ее меч со всей суровостью опускается только на безвинные головы. А коррупционеры всегда выходят сухими из воды. Поэтому его судьбу будет решать, как говорят американцы, судья Кольт и шестеро присяжных заседателей. У его российского коллеги по фамилии Макаров — присяжных восемь. И один — запасной — в патроннике… Так что шансов выжить у нашего обвиняемого, как вы, должно быть, сами понимаете, еще меньше, чем у подданных дяди Сэма…
Майор замолчал и положил на стол рядом с диктофоном свой табельный пистолет, после чего с удовольствием затянулся сигаретой.
В глазах сразу помутнело, силуэты «свидетелей» размылись и куда-то поплыли.
Василий инстинктивно схватился за сердце и, как сквозь туман, увидел руку, тянущуюся через стол к его оружию. Превозмогая боль, он каким-то невероятным усилием воли успел первым сжать в ладони леденящую рукоять и дважды выстрелить.
Кто-то ойкнул и упал.
Вскоре боль в сердце ослабла.
Прорезалось зрения.
В дружной шеренге напротив не хватало одного бойца. Самого решительного и смелого из четырех. Генерала Левитина.
«Первый отмщен… Кто следующий?»
Сзади раздался стук в дверь.
— У вас все в порядке? — спросил дрожащий мужской голос, скорее всего принадлежащий племяннику Горшкова — Игорю.
— Да! — ответил за всех Шапиро, видимо, еще надеющийся на пощаду.
— Итак, Александр Евгеньевич, я жду… Кто убил Синицына и Шелягова? Говори!
— Да пошел ты! — вызверился прокурор, прекрасно понимавший, что его признание может потянуть на пожизненное заключение — диктофон-то включен!
— Ну что же, не хочешь — и не надо, — Егоршин прицелился и выстрелил ему в бедро.
Белокуров взвыл от боли.
— Не стреляй! Я все скажу, все…
— Мне это уже не интересно…
Майор медленно навел ствол на грудь обидчика своей дочери и плавно, как учили, нажал на спусковой крючок.
Прокурор рухнул замертво.
Увидев второй труп, Шапиро обезумел. Упал на четвереньки и принялся ползать по полу тесной банкетки, бормоча что-то совершенно несвязное.
— Дядя Витя, вы живы! — в то же время донесся из-за двери повторный крик.
— Да! — вытирая пот с чела, промямлил судья.
— Держитесь! Я уже вызвал милицию!
Лучше бы он этого не говорил! Может, его родственник прожил бы на несколько минут дольше…
— Я-то тут причем? — спросил Горшков, завороженно глядя в ствол, «дышащий» прямо ему в чело.
— А чем ты лучше их?
— Не лучше… Но к твоим проблемам не имею никакого отношения.
— А другие что же, не люди?
— Кого имеешь в виду?
— Юношу, которого ты сбил прямо на пешеходном переходе…
— А… Вот оно в чем дело…
— За все надо платить, Витек!
— Согласен! Я исправлюсь! Дам денег…
— Не верю…
— Пощади! Не пожалеешь.
— Не могу! Слово дал…
— Кому?
— Дюймовочке…
— Кому-кому?
— Матери подростка, которого ты сделал инвалидом.
— Так он тебе не родственник, не друг? Ты даже не знаешь его имени!
— Знаю. Гена.
— И все равно… Я просто отказываюсь что-либо понимать…
— Таким, как ты, этого не дано — понимать других людей. Все ваши действия, все поступки имеют под собой конкретную и весьма узкую корыстную цель — получение финансовой выгоды. Без платы за усилие, ты и пернуть не захочешь…
— А ты — Робин Гуд, альтруист, бессребреник…
— Да.
— Откуда такие берутся — ума не приложу!
Он явно пытался тянуть время, но это не ускользнуло от внимания Василия.
— Оттуда, откуда все мы — из мамкиной утробы, — сказал он, прицеливаясь. — В детстве — все равны, все одинаковы… Зато потом… Одни идут на поводу желтого дьявола, другие бескорыстно служат людям.
— Вы конечно же относите себя к другим?
— Естественно!
— Ты что же, никогда не брал взяток, не отпускал взятых с поличным преступников, не возбуждал и не закрывал дела за «бабки»?
— Нет. И очень сожалею, что такие, как ты, этого никогда не смогут понять…
В коридоре раздались чьи-то шаги.
Василий ухмыльнулся и выпустил в Горшкова две пули. После этого перевел взгляд на ползающего Шапиро.
— Нет… Я не хочу… Простите меня, простите, — скулил Степан Иванович. — Это они меня заставили! Они!!!
— Вот ведь как бывает — я ничего не знал, а ты во всем сознался, подписал, так сказать, сам себе смертный приговор…
— Вы не посмеете…
— Еще как посмею! Аня была смыслом моей жизни, понимаешь? Единственной радостью, отрадой, счастьем…
Майор грустно вздохнул и вогнал пулю ему в затылок. Доктор умер, так и не поднявшись с колен.
Снаружи донесся какой-то шорох.
Спустя мгновение раздался взрыв, и помещение наполнилось едким дымом.
«Спецназовцы взорвали кумулятивный заряд. Сейчас пойдут на штурм!» — догадался Егоршин.
