Через десять минут мичман, фыркая, прикрывая одной рукой срамное место, другой похлопывая по уху, выбрался на берег, загудел, будто паровоз, вырвавшийся из зоны бедствия:
— У-у-у, отвел душу-у-у… Погасил пожар!
— За работу, дядя Ваня! Готовь костер! — Мослаков достал из рафика ведро с раками, принюхался. Нет, раки не завоняли, некоторые даже были живы, скреблись костяными клешнявками по железу, вздыхали шумно. — И поаккуратнее будь, — предупредил Мослаков мичмана, — тут змея под ногами путается.
— Пусть путается, — спокойно произнес мичман, — попадется на глаза, я из нее, как из колбасы, кругляшей нарежу и шашлык испеку.
Мослаков опять прыгнул в воду, проплыл несколько метров в глубине с открытыми глазами, засек несколько вертких теней — в Дону было много рыбы; загораясь охотничьим азартом, он изогнулся и стремительно ушел вниз, ко дну.
Дно на середине Дона было илистым. Мослаков подумал: а ведь можно сподобиться и насадить стерлядку на кукан.
Он пробкой вылетел на поверхность реки, выбил изо рта и ноздрей теплую, чуть попахивающую землей и еще чем-то непонятным, воду, снова нырнул. Боком проскользил по мягкому дну, пошарил по нему руками, выдрал несколько корешков, проплыл десяток метров под водой и снова устремился наверх.
Помотал головой, отцикнул от себя длинную серебряную струйку и нырнул в третий раз. Солнце доставало и сюда, освещая глубину, — мутное, зеленоватое, далекое, растворявшее в своем свете все предметы, попадавшиеся ему на пути, — края ям, коряги, оглаженные илом валуны.
«Есть в этом что-то плутовское, — невольно отметил Мослаков. — Впрочем, это не солнце виновато, это вода».
Неожиданно вспомнилась девушка, с которой он познакомился сегодня утром, и у Мослакова сладко заныло сердце. Странные вещи происходят с человеком, когда он влюбляется. От сладкого нытья у Мослакова даже заломило ключицы, в горле возник комок, он изогнулся рыбой, несколько метров проскользил над дном и вдруг в зеленоватой мути увидел изящный акулий хвост.
У стерляди хвост — резко очерченный, с далеко откинутым назад верхним пером, точь-в-точь, как у акулы, — и Мослаков мигом забыл о девушке.
Водится в Дону еще сладкая рыба стерлядь, водится!
Он теперь знал, как можно добыть эту рыбу, знал. Внутри возникло что-то ликующее, победное, горячее, он едва не наглотался воды от жаркого восторга, захватившего его. Заторопился: «Счас… счас я тя словлю. Ах ты, моя милая!..»
Через десять минут он выволок на берег сильную, яростно трепыхавшуюся рыбину.
Увидев Пашину добычу, мичман заплясал от радости, звучно заприхлопывал ладонями по животу.
— Из этой изящной дамочки мы такую уху спроворим, что все московские ресторации позавидуют. Меню получится монаршье. Как при дворе великого князя Московского. Или английской королевы Елизаветы… На первое — уха из стерляди, на второе — печеные раки…
— На третье — пиво, — добавил Мослаков, — ты определи, дядь Вань, бутылочки в воду, не то они на воздухе, в машине, вскипят…
— Обижаешь, Пашок. Уже поставил. У меня насчет сообразиловки дело никогда не засыхало. Каждый день поливаю дерево.
— Только английские короли и королевы, дядя Ваня, уху не едят. Они даже не знают, что это такое.
— Ну! — не поверил мичман. — Такую вкусноту и не едят?
— Нет такого блюда на Западе, как уха, хоть тресни! Сам удивляюсь, почему нет, — Мослаков выбрался на берег, кинул рыбину к ногам мичмана.
Стерлядь, глотнув жаркого воздуха, изогнулась кольцом, хлопнула акульим пером по песку, разбрызгивая его мелкой мукой во все стороны, хлопнула снова, мичман любовно подхватил рыбину с земли.
— Ах ты, красавица… красавица! — Он чмокнул ее в длинное холодное рыльце. — Красавица. Ты даже не представляешь, как вовремя ты подоспела к нашему столу!
У ног мичмана уже пофыркивал, стрелял сизым дымком костер, по обе стороны от пламени были воткнуты в землю две рогульки для варева — проворный дядя Ваня успел сделать и это, он нисколько не сомневался, что уха будет обязательно: если не стерлядь, то Мослаков достанет из норы голавля или на кукане приволочет десяток плотвиц с ершами, если не это, то что-нибудь еще — окуней, щук-травянок, разопревших от жары судачков…
Капитан-лейтенант выпрыгнул на песок и повалился рядом с рыбой, никак не желающей смириться со своей долей — стерлядь продолжала рисовать на берегу кольца, лупила хвостом так, что пыль и камешки залетали даже на крышу рафика.
Мичман быстро утихомирил стерлядь, достал из машины несколько картофелин, луковицу, пару жестяных, будто бы вырезанных из пластмассы лавровых листков, движения его, внешне вроде бы неторопливые, мягкие, на самом деле были стремительными, точно рассчитанными. Это был настоящий охотник, таежник, добытчик, работяга — тот самый русский мужик, на котором страна наша держится. Не будет этого мужика — и страны не будет. Рухнет.
Мослаков смотрел на мичмана и восхищался: ему бы такие руки, ему бы такую хватку — адмиралом бы стал! Сам Паша умел только фокусничать, ловить рыбу, удивлять людей.
Прошло еще несколько минут — и картофель уже был очищен, и лук ошкурен, и в небольшом чистом ведерке уже побулькивало варево, и стерлядь, буйная рыбина, была вымыта, выпотрошена и порезана на куски, — все в руках мичмана Овчинникова горело. Любо-дорого было смотреть на то, как он действовал. Мослаков не выдержал, восхищенно поцокал языком.
Мичман это засек, сделал настороженную стойку, будто на охоте:
— Что, Паша, подползающего к костру неприятеля засек?
— Совсем наоборот, — Мослаков похлопал ладонями по горячему песку. — Дядя Ваня, признайся, ведь в своей жизни ты набил зверя видимо-невидимо.
— А зачем, Паша? Зачем видимо-невидимо? — мичман приподнял одно плечо, потерся о него щекой.
— Ну-у, — Мослаков вновь похлопал ладонями по песку, изображая «тихую» автоматную очередь, — ради охотничьего азарта.
— Никогда такого не было, — строго сказал мичман. Подумав немного, добавил: — Хотя один раз было, но и то наполовину.
— Это как понимать — наполовину?
— А как хочешь, так и понимай. Командовал я тогда геологической партией в Якутии. Поехали мы с моим тезкой и коллегой Иваном Николаевичем Кудиновым на охоту. Партии наши к той поре решено было слить воедино, в одну, значит, и я поступал в распоряжение Кудинова. Народу у нас было много, и народ этот надо было кормить. Охота в тот раз выдалась бешеная. На реке Бельче. Убили мы на двоих сто двадцать семь уток, три гуся и пять глухарей. Объединенная партия наша такое количество птицы за два месяца не съела бы, — мичман вздохнул, помешал оструганной веткой лозины варево.
Мослаков, лежа, покрутил носом и произнес восхищенно:
— Ох!
— В общем, нагрузили мы лодку с верхом, уселись в нее и поплыли, — по лицу мичмана проскользнула тень.
