Вспоминать о том, что произошло, было неприятно. И рассказывать было трудно. Мичман пожалел уже, что затеял этот рассказ.
Весна тогда была. Хорошая бурная весна. Из-под белых сырых сугробов, прямо сквозь сочащуюся корку подбоя проклевывались подснежники, бередили своим видом и запахом душу. Воздух был пьяный, и все живое было в нем пьяным: утки над водой летали косо, шарахались то в одну сторону, то в другую, не замечая ни людей, ни ружейных стволов, сами ложились на выстрелы, гуси тоже перли, как чумные, будто ослепли перелетные. В общем, охота была царская. И добыча была царская. Набили они с Иваном Кудиновым лодку так, что та едва под воду не ушла — еле на плаву держалась.
— Ну что, тезка, доплывем до базы? — спросил Кудинов у своего напарника.
Взгляд у Кудинова был встревоженный — знал опытный таежник, хорошо знал, что можно делать, а чего нельзя. В данном случае они делали то, «чего нельзя».
— Потихоньку, полегоньку, «нызенько-нызенько», как в том анекдоте, доплывем! — уверенно ответил Овчинников, хотя в этом совсем не был уверен. — Вперед, тезка! Бог не выдаст, свинья не съест.
Ружья, чтобы случайно не ушли под воду, привязали к бортам лодки, врубили мотор и, тихонько, думая, что так обеспечат малую скорость и обезопасят себя, двинулись домой.
Очень скоро поняли, что мотор им совсем не нужен, а если и нужен, то для обратного реверса, чтобы сдерживать лодку, — слишком уж раскочегарилась вспухшая по весне река — несла так, что дух захватывало. Любого другого седока река бы мигом уволокла на дно, только не двух Иванов: река была хитрая, а они были еще хитрее, лодка неслась по воде, не задевая ни за одну льдину, ни за один островок, обрамленный искрящимся белым подбоем. Только шуга скрипела, скребясь о борта, да над головой кричали птицы. Дух вышибало от такой бешеной гонки, да розовые облака взмывали над охотниками.
Там, где река была пошире, а течение помедленнее, они успевали осмотреться, восхититься природой. Нет все-таки на свете природы красивее, чем на севере, — никакой юг не сравнится. Даже сердце останавливается от здешней красоты — такая она.
Через двадцать минут река Бельча разделилась на три русла. Одно, с ревом обогнув старую, раздернутую временем на несколько частей скалу, уносилось в голые пихтовые заросли, вставшие на берегу слева, второе русло уводило вправо, третье, самое спокойное, уплывало вдаль и вгрызалось в тайгу в полукилометре от развилки.
Пошли по самому спокойному рукаву, по центровому и, как часто бывает в таких случаях, ошиблись — обманула их река. Едва вонзившись в лес и разогнав в стороны деревья, наломав по берегам немало стволов, рукав делал один резкий поворот, потом второй и сразу же — третий.
За третьим поворотом начинался опасный затор, услышать, учуять, увидеть который было нельзя — поворот был скальный, вода облизывала огромный каменный обабок. Обабок закрывал обзор, в общем, охотников вынесло прямо на затор.
Затор — неровный, ломаный, спекшийся, кое-где резко взметнувшийся в небо до высоты обабка, был страшен, его надо было брать динамитом, обойти эту гибельную штуку было невозможно. Лодка шла прямо на затор. Овчинников только и успел сделать — выхватил из кобуры нож, чтобы всадить его в затор и задержаться. То же самое сделал и Кудинов — они сработали синхронно, оба знали, как надо действовать в таких случаях.
Мотор буркнул пару раз и заглох, вода зашипела злобно, разгоняясь перед каменным варевом льда, — она специально хотела долбануть лодку с людьми о стальную твердь затора.
В голове у Овчинникова мелькнула мысль: «Только бы не вынесло на ледолом, где неба не видно, — лед стоит вровень с деревьями, только бы… Если вынесет на более-менее плоское место — один шанс из сотни на спасение имеется, но если всадимся в крутизну — шансов никаких. Ни одного. Спаси, Господи!»
Не повезло охотникам. Лодку завертело, закрутило, ударило о затор в высоком месте. Овчинников удачно всадил нож в лед, в расщелину и повис на рукоятке. То же самое удалось сделать и Кудинову — он также сумел закрепиться, застонал, выплевывая изо рта кровь — разбил себе зубы, скосил глаза в сторону:
— Ваня, жив?
— Жи-ив.
Лодку вода оттерла в сторону и перевернула — вся добыча ушла под воду. Вместе с нею — и два новеньких пятизарядных ружья.
Через несколько секунд под водой раздался громкий хлопок — Овчинников его не только услышал, но и почувствовал: боль пронзила Овчинникова от ног до самого крестца, он не сразу сообразил в чем дело, но потом понял — в одном из ружей произошел самоспуск и в стволе разорвало патрон.
Ноги с силой тянуло под затор, взобраться на скользкий ледяной взгорок не было возможности.
Руки слабели, происходило это быстро — держаться на черенке ножа было тяжело. Овчинников повернул налитые кровью глаза в сторону напарника:
— Иван, я долго не продержусь!
— Я тоже, — просипел тот в ответ.
Овчинников запрокинулся всем телом назад, глянул вверх. Прямо над головой висело огромное яркое солнце. Весна. Умирать совсем не хотелось. Почему все так несправедливо получается: другим — радость, а им с Иваном Кудиновым — смерть? Солнце, висевшее над головой, было ласковое, в половину неба, рождало слезы и немой вопрос: неужели? Неужели они с Кудиновым погибнут? А еще будет хуже, если кто-то из них останется в живых… Что он тогда будет говорить жене своего погибшего товарища?
Овчинников перехватил руку, попытался подтянуться — под телом его жадно и страшно заурчала вода, захлопала пузырями, залопотала, Овчинников захрипел. Понял с испугу — сейчас сорвется. Все, держаться больше нет мочи, руки онемели, стали деревянными, а главное — никакой силы в руках уже нет, истаяла сила.
— Ива-ан! — прохрипел Овчинников. — Прощай, Иван!
Он напрягся, выдернул из расщелины нож, и в следующий миг Овчинникова уволокло под затор.
Его долго тащило по дну, лицом скребло о какие-то камни, больно ударило о тяжелый выворотень, вросший прямо в дно, в плоть реки, потом еще раз ударило о топляк, приподнявшийся одним боком над камнями. Овчинников старался держаться до последнего, засекать все, что он видел, вдруг на том свете пригодится? Но не пригодилось: в следующее мгновение его ослепило солнце.
Затор оказался не таким громоздким, каким виделся с первого взгляда, — течение метрах в пятидесяти от горловины отрубило у него хвост, дальше вновь начиналась чистая вода. Овчинников не верил в то, что жив. Поспешно зашлепал ногами и руками, подгребая к берегу. На несколько секунд перестал грести, огляделся — нет ли рядом Ивана Кудинова?
Кудинова не было. Иван Кудинов всплыл минуты через три. Его выбросило из-под затора снарядом катапульты — перевернулся несколько раз и крестом распластался на поверхности воды. Кудинова понесло к следующему затору.
— Ива-а-ан! — отчаянно закричал Овчинников, развернулся, забарахтался в воде, стремясь как можно быстрее добраться до Кудинова.
