Но Кудинов уже очухался — ледяная вода кого угодно приведет в чувство, — перевернулся на живот и, тяжело бухая ногами, обутыми в высокие, подвязанные под коленкой кожаными шнурками сапоги, поплыл к берегу.
Тут Овчинников обнаружил, что место это совсем мелкое, по пояс, встал на дно и заревел обрадованно:
— Ива-а-ан!
Полдня они потратили на то, чтобы вызволить из ледяного затора помятую лодку, еще полдня пробовали достать свои ружья. Лодку они вызволили, ружья — нет. А потом еще день сплавлялись по реке к людям, гребя обломками двух старых жердей, найденных на берегу реки, — мотор им также не удалось достать со дна Бельчи. Если бы предстояло идти против течения — никогда бы не выгребли. А так повезло — словно бы жизнь свою по второму разу из рук Господа получили…
Мичман вздохнул, нервно пошевелил ртом — показалось, что вновь разбил себе губы обо что-то твердое, во рту у него сделалось солоно. Он снова вздохнул.
— Вот такая чрезвычайно добычливая охота стряслась у меня с напарником, Пашок, — сказал он. — Самая, можно заметить, добычливая. Но это не означает, что самая удачная… Или удачливая. Какое слово хочешь, то и принимай.
Мослаков перевернулся, сполз животом к воде, выхватил из нее одну пивную бутылку, примерился, чем бы открыть. Овчинников потянулся рукой к бутылке, расправил на ней отклеившуюся этикетку с надписью «Пиво Жигулевское», потом ловко подцепил пробку нижней челюстью. Легкий хлопок — и пробка полетела в песок.
— У нас в Якутии пиво все так открывали — нижним зубом. Будто клыком. Хлоп — и нет пробки!
— Русские офицеры пиво открывают другим способом, — Мослаков шлепнул веткой себя по плечу, сбивая слепня. Потом он выщелкнул из рукояти макарова обойму, проверил, нет ли в стволе патрона, — патрона в стволе не было. Паша потыкал макаровым в воздух. — Демонстрирую, дядя Ваня, как русские морские офицеры открывают пиво.
Оттянул затвор, из потертого, угрюмо поблескивающего сталью ствола вылез небольшой торчок — само дуло. Образовалась ступенька. Мослаков наложил эту ступеньку на пробку, чуть поддел, и жестяная нахлобучка полетела в песок.
— Лучшей открывалки пробок, чем пистолет Макарова, в мире не водится, — сказал Мослаков.
— Ловок, парень, — восхищенно проговорил мичман, — я этот пистолет сотню раз держал еще в геологической партии и ни разу не приспособил под такое дело.
— Век живи — век учись…
— … И дураком помрешь.
Мослаков отхлебнул пива из бутылки, восхищенно затянулся хлебным духом.
— Все, дядя Ваня, пора подавать раков. Ты какое самое лучшее пиво пил?
— «Жигулевское».
— А я — немецкое. «Будвайзер». И не просто «Будвайзер», а белый «Будвайзер».
— Переведи на русский язык. Что это?
— Пиво с яблочным соком.
— С яблочным соком? Что-то новое. Разврат, и только.
— Не новое, а старое. Такое пиво пили в Германии еще при Бисмарке. И даже раньше — в восемнадцатом веке.
И раки, и уха получились на славу. Лениво, едва приметно текло время. В такую жару не хотелось даже шевелиться, не то чтобы двигаться или ходить.
Мослаков сел в воду — вода закрывала тело лишь до пупка, передвинулся влево, забираясь в тень куста, все манипуляции он производил с открытой бутылкой пива. На этот раз передвинулся удачно — вода доставала ему до ключиц.
— Вот так, дядя Ваня, мы будем сидеть до вечера. Иначе изжаримся живьем. А вечером покатим в мою родную деревню.
Мичман со стоном осушил еще одну бутылку пива и также залез под куст — духота действовала одуряюще, в ней исчезли все звуки: не было слышно ни стрекота кузнечиков, ни звона цикад, ни жужжания шмелей, ни всплесков одуревших рыб — все умерло, растворилось в оглушающей жаре.
В низовьях Волги жара переносилась гораздо легче, чем где-нибудь под Воронежем или в окрестностях Липецка. Воздух здесь суше, каленее, звонче, он не обжигает дыхание, дает возможность двигаться.
Длинная старенькая баржонка, склепанная из «паровозного» металла, — ей сносу не было, — которую арендовали в «Волготанкере», раскалялась так, что на нее нельзя было ступить даже в сапогах — по-змеиному шипела, дымясь и сгорая, резина подошв; тряпка, брошенная на разогретое железо, ворочалась, шкворчала, будто попала в костер, на угли; упаси Господь было прикоснуться к металлу голой рукой — госпиталь обеспечен надолго.
Самое трудное в такую жару — заправка сторожевиков: топливных насосов не было, изобрести что-нибудь, используя природную смекалку русского мужика, не удалось. Матросы вручную, пыхтя и обливаясь потом, катали к кораблям бочки, надрывались. В такие минуты командир бригады объявлял авралы и офицеры работали на заправке наряду с матросами.
Капитан-лейтенант Никитин не уберегся, зазевался и угодил ногой под бочку с соляркой. Майор медицинской службы Киричук обследовал ногу и выписал капитан-лейтенанту Никитину на неделю бюллетень.
Обследуя Никитина, он каждую минуту поглядывал на часы — на семнадцать ноль-ноль на главной площади города был назначен митинг: предстояло выбить демагогов из города и утопить в Волге.
Папугин на политическое увлечение майора медицинской службы смотрел сквозь пальцы: увлечения Киричука — это его личное дело. Комбрига заботили другие вопросы: не хватало денег на то, чтобы попрочнее, поосновательнее осесть на этой земле, не хватало горючего и средств на зарплату, на Каспии началась война не только с нарушителями границы, но и с азербайджанскими, казахстанскими, туркменскими судами — бывшими своими, словом, началась война с браконьерами.
Браконьеры никак не хотели признавать, что они не имеют права губить рыбу, как раньше, — а раньше они бессчетно вскрывали осетров, икру вываливали в ведра, туши рыб отправляли в воду. От браконьеров Папугин уже получил несколько угрожающих писем.
Беспокоил и Оганесов со своими наездами, с кознями и сюрпризами. Три дня назад, например, на базе был отключен свет. Ночью. Была обесточена даже аварийная система. Хорошо хоть на запасной аварийке стояли сильные аккумуляторы — из Баку вывезли, не поленились, — на них и продержались до утра, а так связь со сторожевиками, находящимися на дежурстве в низовьях реки и в море, была бы прервана. Факт для пограничников недопустимый. Это — ЧП.
Обстановка на море сложилась тяжелая. Гордые горцы, незаконно промышлявшие осетров на Каспии, пообещали Папугину, что сожгут его корабли.
Едва погас свет на базе, как через несколько минут оказался обесточенным жилой дом — там тоже сделалось черным-черно. Взять обесточенный слепой дом было просто — в темноте даже лица нападающего разбойника не увидишь. Папугин, примчавшийся на базу в трикотажных спортивных штанах с отвисшими коленями, срочно послал на охрану жилого дома несколько автоматчиков.
— Сидите там до утра, — приказал он автоматчикам. — Вдруг какая нибудь банда налетит… Ежели что — стреляйте!
