Пока Каляка-Маляка служил на берегу, но в ближайшем будущем его собирались перевести в «плавсостав». В отличие от матросов, которые были закреплены за своими «пароходами» и не имели права выбора, у Каляки-Маляки был выбор: он мог прописаться на любом корабле. Какой «пароход» ему понравится, на том он и остановится.
Прибытие рафика из Москвы встретили с радостью — капитан-лейтенант Мослаков с мичманом Овчинниковым разом обрели на базе статус национальных героев. Тем более что прибывшие привезли с собой пять баранов. Несмотря на жару, бараньи туши доехали до Астрахани благополучно, ни одна не испортилась. Вот что значит сухой воздух юга, это он сберег мясо.
Начальник штаба Кочнев, который побывал в Афганистане еще мальчишкой, — попал туда необстрелянным морским лейтенантиком и принял боевое крещение вместе с ротой морской пехоты, — рассказывал, что там тоже, несмотря на жару, мясо не гниет. Покрывается тоненькой, будто полиэтиленовая шкурка, пленкой и не гниет. Так и волгоградские бараны — гонорар за то, что Мослаков с Овчинниковым сделали крюк и подбросили волгоградских казаков на сходку в Ростов.
В сам Ростов осторожный Мослаков въезжать не стал, высадил кудрявых молодцов в новеньких казачьих фуражках и синих штанах с лампасами в двадцати метрах от поста ГАИ, сторожившего городские ворота, и казаки правильно поняли его, засмеялись одобрительно:
— Мудро поступаешь, моряк. Любо.
Мослаков смущенно потер шею:
— Не хочу воевать со здешними властями.
Казаки снова засмеялись.
— Здесь берут плату за въезд, — сказал старший из них, усатый гигант с тронутым оспой лицом. — Знаешь об этом?
— Нет.
— Но это еще не все. В сотне метров от поста, уже в городской черте, обязательно будет стоять «жигуленок» с двумя людьми. Оба в форме ГАИ. Один жезлом орудует, машины останавливает, другой в кабине сидит, мзду принимает.
— И сколько же он берет? И за что?
— За что? За воздух. А берет по-разному. Это зависит от количества звездочек на погонах собирающего мзду.
Казаки заплатили за проезд хороший бакшиш — дали несколько бараньих туш. Не просто заплатили, а переплатили, сделали это специально — поняли станичники, что русским людям, изгнанным из Баку, живется нелегко. Когда прощались, то сказали Мослакову:
— Ежели будет туго — зови нас. Приедем и всем, кто вас будет обижать, перья в зад вставим, чтобы впредь неповадно было. Понял, моряк?
— Понял, чем еж ежиху донял…
Когда Мослаков узнал, что происходило в его отсутствие на базе, то невольно подумал о казаках — те ведь могут, имеют полное право сделать то, что не могут сделать люди, находящиеся на государственной службе. У нас ведь ныне как: вольному воля, что хочешь, то и делай. И никто тебя в партком, как в прежние времена, не потащит, руки никто выкручивать не будет.
Рассказал он о казаках начальнику штаба Кочневу. Тот помял пальцами одну щеку, потом — другую, вздохнул:
— Нельзя. Мы все-таки на государевой службе находимся, нам закон писан, а казакам, может быть, не писан. Они натворят, а отвечать придется Папугину энд Кочневу. Хотя что-то придумать надо обязательно.
— Что именно?
— Пока не знаю. Но, Паша, будь уверен, придумаем.
— Слушай, Футболист, — Караган сидел в тени высокой густой шелковицы и пил чай.
Чай он пил по-казахски — из большой, похожей на тарелку для супа, пиалы, густо забеленный молоком. Ставский сидел напротив и тоже пил чай. Только по-европейски, как это положено на юге Франции, где-нибудь в аристократической Ницце или столице капитанов Марселе, — с коньяком.
— Ну, — лениво отозвался Ставский.
— Я вот о чем думаю…
— О чем?
— Как и велел шеф, о зеленожопых.
— Верно. Если мы не сможем взять их в лоб, то надо будет пойти другим путем и развалить их изнутри.
— Каким образом?
— Переманить кого-нибудь из офицеров к себе. Зарплата-то у них — тьфу! — Караган сложил пальцы в дулю и показал их Футбольному тренеру. — К пальцу прилипнет — не отскребешь. А у нас зарплата: берешь в руки — маешь вещь.
Футбольный тренер наморщил лоб — переваривал информацию.
— Хорошая мысль, — наконец одобрил он. — Батьке Оганесову понравится. Но только как к этим офицерам подобраться?
— Это дело техники. Среди них есть ведь люди, которые не только рубли и доллары любят, есть такие, что даже на монгольские тугрики смотрят с вожделением. Есть ведь?
— Наверняка есть.
— Вот их и надо найти.
— А как?
— Ловкость рук и никакого мошенничества, — Караган, оттопырив губы, с шумом втянул чай из пиалы в себя, стряхнул пальцами пот со лба, стараясь, чтобы капли пота не попали в пиалу. — Пакость какую-нибудь изобретем, как велел шеф, но жить им спокойно не дадим. Антенну с крыши спилим, силовой кабель снова выкопаем, часовых выкрадем и переправим в Чечню, автомобиль у командира взорвем, отрежем голову какому-нибудь пьяному мичману — найдем способ досадить. Не хотят добром уходить отсюда — уйдут по-недоброму, — Караган вновь с шумом отхлебнул чай из пиалы.
Ночью снова было выкопано из земли четыреста метров силового кабеля — база морской пограничной бригады опять оказалась без электричества. Из «Горэнерго» приехали мастера, недовольно поскребли затылки.
— Мороки с вами, пограничники, как с трескоедами, решившими переключиться на осетрину. Сплошные желудочные боли… Кто платить-то будет?
— Москва, — неуверенно заявил Кочнев.
— Она уже заплатила за прошлый ремонт. Ноль целых ноль десятых. И столько же процентов.
Кочнев молчал — говорить было нечего.
— И еще столько же заплатит, — не унимались мастера «Горэнерго», — а у нас дети кушать хотят.
Кочнев отвел взгляд в сторону, потом открыл стол и достал из ящика три кормовых флажка, сшитых из плотной непромокаемой ткани, с военно-морским уголком: в углу слева был выбелен прямоугольник с изображением старого, еще советского морского флага, со звездочкой, с серпом и молотом, тиснутыми на кипенном поле…
Это были старые вымпелы-флажки, уже списанные, а новые вымпелы, с андреевским уголком, в бригаду еще не поступили.
— Позвольте от имени пограничной службы России наградить вас самым ценным, что у нас имеется, — сказал Кочнев и вручил флажки мастерам «Горэнерго».
Те ошалело замолчали и приняли флажки. Один из мастеров даже растроганно хлюпнул носом:
— Я ведь тоже когда-то пограничником был. Служил в Армении. Охранял гору Арарат, расположенную по ту сторону границы.
Мастера молча развернулись и пошли к своей машине: болтовня болтовней, выяснение отношений выяснением отношений, а дело делом — надо было вращивать в линию обрезанный кабель.
