Снизу по борту хлестнула автоматная очередь. Мослаков посетовал, что на «семьсот одиннадцатом» нет гранат, сейчас пара-тройка гранат решила бы все — причем не обязательно лимонок, сильно рассеивающих свои осколки, а обычных, ручных, старых, с оглушающим взрывом РГД. Но почему-то считается, что гранаты — лишнее на кораблях. На кораблях, мол, артиллерии и без того полным полно.
— Ну, держись, рашен! — проорал кто-то снизу, снова дав очередь. Несколько пуль впились в леер, перебили его.
Мослаков откатился по борту чуть дальше, уперся лопатками в железный выступ, глянул за борт. Желтоглазый джигит, которого он «оприходовал», плашмя лежал на носу катера, свесив ноги к воде — Мослаков вырубил его капитально. Несколько человек лезли с катера на борт сторожевика, пыхтели, упираясь подошвами в металл. Прикрывали их двое дюжих автоматчиков в трусах и бронежилетах, надетых прямо на голое тело. Бронежилеты были не наши, заморские — скорее всего, американские, они и длиннее, и легче по весу. Мослаков отметил этот факт, сплюнул себе под ноги горький комок, сбившийся во рту, и дал из калашникова короткую очередь по одному из мюридов, наряженному в бронежилет.
Тот вскрикнул, в него попали две или три пули, в ткани бронежилета появилось несколько дымящихся рванин, мюрид выругался и дал по Мослакову ответную очередь. Ни одна из мослаковских пуль не поразила мюрида, все угодили в бронежилет.
Мюрид, запоздало поняв, что с ним произошло, захохотал. Смех был торжествующим. Мослаков пригнулся. Струя пуль вошла в борт сторожевика на уровне его головы, оглушила. Капитан-лейтенант потряс головой, отодвинулся немного назад и в ту же секунду увидел, что через борт переваливается один из мюридов.
Он вскинул автомат, но его опередили — с носа сторожевика прозвучала короткая очередь, мюрид ответил, очередь прозвучала снова, — кто стрелял, отсюда не было видно, — и налетчик кулем повис на борту. Коротенький, с тонким торчком ствола заморский автомат, который он держал в руке, шлепнулся на железо палубы. Мослаков такие автоматы видел только в кино, не сразу догадался, что это израильский «узи». Снова передвинулся на несколько метров назад, к выемке борта, всунулся в нее и дал по катеру очередь. Один из мюридов схватился за плечо и завертелся на катере волчком, второй, выглянувший из-за рубки, дал по Мослакову ответную очередь. Капитан-лейтенант нырнул за борт, ощутил во рту кислину — будто бы распаковал патрон и насыпал порох себе в рот. Отвратительный вкус у пороха, однако.
Выходить из переделки, в которую попал сторожевик, надо было без чьей-либо помощи — никто на подмогу Мослакову не придет, радио не работает, аварийная связь тоже, он со своими людьми один, совершенно один во всем Каспийском море… И хотя разбираться в своих ощущениях Мослакову было некогда, ему сделалось пусто, горько, будто бросили его в некий глубокий зиндан — холодную черную яму и забыли там.
Бой разгорался.
Сторожевик со всех сторон облепили мюриды, похожие друг на друга, будто близнецы. Как же их столько много вместилось на небольших катерах?
Отовсюду доносилась стрельба, она, похоже, уже начала раздаваться даже в машинном отделении — во всяком случае, внутри, под ногами, тоже что-то гулко бухало, звенело, свежий светлый воздух почернел от дыма.
Откуда-то сзади, словно выбравшись из потайной норы, на Мослакова прыгнул потный, скользкий, как кусок мыла, человек, замахнулся прикладом автомата, намереваясь оглушить капитан-лейтенанта, и этим допустил ошибку: надо было стрелять, но он стрелять не стал, решил взять командира сторожевика в плен живым; Мослаков почувствовал сзади человека, увернулся, и тогда налетчик перекинул Мослакову через шею ремень автомата, сдавил. Просипел грозно:
— А ну, брось автомат!
Мослаков бросил калашников себе под ноги, налетчик чуть ослабил удавку ремня, обрадованно заорал:
— Никитин, я взял его в плен! Я взял его в плен, Шипр, слышишь?
Капитан-лейтенант на мгновение сжался — неужели совпадение с фамилией Пашки Никитина? Не может быть! Но, с другой стороны, только Пашку Никитина, и больше никого на свете, могли прозвать Шипром, поскольку Пашка никакого другого одеколона не хотел признавать. Палуба качнулась под ногами Мослакова, проползла немного в сторону и остановилась.
— Слышь, Шипр! — вновь заорал налетчик, оглушая Мослакова. — Я взял эту гниду в плен, как ты и велел!
Мослаков аккуратно вытянул из-за ремня запасной рожок, набитый патронами, и, почти не шелохнувшись, — корпус его оставался неподвижным — с силой ткнул торцом рожка налетчику в лицо. В следующий миг резко ушел вниз, освобождаясь от удавки автоматного ремня, помог себе рукой, сдергивая ее с головы, и, пока ослепленный мюрид визжал, — Мослаков попал ему точно в правый глаз, — развернувшись всадил ему кулак во второй глаз.
Он понял, что миндальничать нельзя, это смерти подобно: нападавшие выбьют его корабль целиком и трупы сбросят в море. Рассчитывать нужно только на свои силы.
От удара мюрид отлетел на леер, лег на него спиной, леер отбил мюрида, будто рогаткой, ослепленный налетчик повалился на Мослакова, и тот, согнув руку, вновь ударил его в лицо. Ударил локтем.
Удар был сильным — налетчик, по-бакланьи широко раскинув руки, будто крылья, свалился с катера в воду и, булькая ртом, пошел на дно. В светлой воде он был виден долго, а потом исчез.
Мослаков нагнулся, подхватил свой автомат. Увидел, что рядом с «калашниковым» лежит «узи». Подхватил и его — сгодится машинка.
Передернул затвор у своего автомата.
Неожиданно сторожевик замедлил ход. Мослаков приподнялся, глянул на рубку — там же сейчас должен быть Балашов. Или что-то случилось? Нет, старик не должен подкачать. Если на сторожевик навалятся еще и «дагестанцы», то будет трудно; впрочем, «трудно» — не то слово, свирепые мюриды с черных чумазых коробок просто раздавят их, как пару мягких мандаринов, угодивших в железные тиски. Мослаков понесся в рубку.
Мичман Балашов с растерянным видом сидел на откидной скамейке, привинченной к переборке прямо позади штурвала, лицо его было бумажно-серым, неживым, губы шевелились вяло, беззвучно.
Перед мичманом на коленях стоял Ишков и тряс его за матерчатый мягкий погон, украшенный двумя маленькими звездочками:
— Иван Сергеевич, а Иван Сергеевич! Товарищ мичман!
Тот вместо ответа лишь шевелил губами и пытался приподняться на скамейке, но сил у него не было, и Балашов растерянно улыбался, смотрел в испятнанное пулевой строчкой стекло рубки.
— Товарищ мичман! — продолжал молить Балашова рулевой.
Мослаков поспешно откинул Ишкова от мичмана.
— Немедленно к штурвалу! — выкрикнул он. — Штурвал не бросать!
— Так ведь, товарищ капитан-лейтенант…
— К штурвалу! — прорычал Мослаков.
Нагнулся над мичманом. Тот не узнал командира. Губы у Балашова продолжали вяло шевелиться, глаза сделались тусклыми, на них наползла белесая проволока, лицо, которое всегда было живым, очень выразительным, сейчас одеревенело, сделалось неподвижным.
