Из документов, найденных мичманом Овчинниковым на катере, следовало, что бандиты, напавшие на сторожевик № 0711, принадлежавший пограничным войскам России, являлись охранниками товарищества с ограниченной ответственностью, владельцем которого был гражданин Российской Федерации Оганесов Георгий Арменович.
Папугин поскреб пальцами щеку и произнес удовлетворенно:
— Вот и попалась мышка в сети!
Начальник штаба усомнился в этом:
— Ой ли, товарищ капитан первого ранга!
— Что, Константиныч, не веришь?
— Не верю.
— А что? Дело же ясное. Передадим документы прокурору Каспийской флотилии, тот направит бумаги в суд, и вся недолга — каждый заяц получит по морковке.
— Вот в суде-то нас и обуют, как доверчивых дошколят.
— Хорошо, что ты в таком разе предлагаешь?
— Не знаю.
— Уж не собираешься ли справиться с этим Оганесовым собственными силами?
— Конечно нет. Хотя… — Кочнев невесело усмехнулся, — в этой идее что-то есть.
— Э-э, товарищ начальник штаба, — комбриг погрозил Кочневу указательным пальцем, — и думать об это не моги!
— А голова тогда человеку для чего нужна?
— Гражданскому — чтобы носить на ней шляпу, военному — чтобы кусаться.
В тот же день документы с соответствующими актами, оформленными в штабе пограничной морской бригады, были отправлены в прокуратуру Каспийской флотилии.
Мослакова хотели похоронить так, чтобы с могилы можно было видеть Волгу… Но ничего из этого не получилось. Могилу ему вырыли на новом участке, голом, пьяно пахнущем чабрецом и полынью.
Над могилой дали три залпа из карабинов. Речей не произносили — и не потому, что не было слов, просто присутствовавшие не могли говорить, давились от слез.
Ира Лушникова на похоронах не плакала. Стояла с каменным отрешенным лицом, смотрела на людей и одновременно смотрела сквозь них. Она словно бы находилась вне всего происходящего.
Люди не могли на нее смотреть — боялись: от Иры исходила скорбь и одновременно некая странная сила. И многие понимали, что это за сила, и были готовы протянуть ей руку… Останавливал только ее невидящий взор.
Ира никого не видела.
Папугин молча подошел к ней, взял неживую, совершенно невесомую высохшую руку, поцеловал пальцы и отошел в сторону, так и не произнеся ни одного слова.
Впрочем, Ира все равно бы не услышала его.
Рядом с Мослаковым похоронили мичмана Балашова. Так у пограничной морской бригады на астраханском кладбище образовался свой угол. Известна одна истина: всякая земля только тогда становится родной, когда на ней появляются дорогие могилы.
Так астраханская земля стала родной для пограничников.
Все думали, что Ирина Лушникова вернется в Москву и постарается все забыть, как дурной сон, похоронит в прошлом все горькое, что оказалось связано с этим городом, но она не вернулась в Москву. Она решила на некоторое время осесть в Астрахани.
Устроилась работать в НИИРХ — Научно-исследовательский институт рыбного хозяйства, поскольку немного знала ихтиологию, и стала ждать.
Ей было важно узнать, что решит суд, какой приговор вынесет людям, погубившим ее Пашу. Но дело до суда не дошло — вернее, дошло, но не коснулось ни Оганесова, ни его сына, ни тех, кто командовал подпольным рыбным бизнесом. На скамью подсудимых попал один охранник — тщедушный мальчишка, который пошел на работу к Оганесову и взял в руки оружие лишь потому, что в Астрахани другой работы не было, да двое небритых, пропахших сивухой бомжей, подрядившихся в ООО «Тыюп» красить катера и попавшихся на воровстве четырех банок с лаком…
Узнав о приговоре, Ирина нашла мичмана Овчинникова, кинулась к нему:
— Дядя Ваня!.. — сказать больше ничего не смогла, затряслась от рыданий.
Мичман огладил рукой ее плечи.
— Тихо, Ириш, тихо!
— Это что же такое делается, дядя Ваня? — Ира отерла платком мокрое лицо. — Где правда?
— Вот именно, где правда? Это и я знать хочу, — мичман не выдержал, усмехнулся горько. — Нет правды.
— Где закон?
— Нет закона.
— Что делать, дядя Ваня? — Ира вновь забилась в рыданиях.
— Надо над этим крепко поломать голову, — мичман опять погладил Иру по плечам, прижал к себе. — Тихо, Ириш, тихо…
— Что делать, что делать, что делать? — повторяла раз за разом Ира, ее начал бить озноб. — Что делать?..
— Потерпи, потерпи немного, Ириш. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Успокойся, не плачь. Может, вообще государственное устройство наше изменится, и тогда станет легче дышать… Потерпи!
Днем у ворот базы с визгом развернулся джип, из него прямо под железные створки ворот, на которых был нарисован якорь, шлепнулась граната РГД на длинной ручке, похожая на модную посудину из-под фирменного ликера. Часовой кубарем покатился от гранаты в сторону, прикрывая руками голову…
Граната рванула, но ворота остались целы, граната не смогла одолеть их.
Очухавшийся часовой — боевой парень — дал вдогонку джипу автоматную очередь, но джип был уже далеко, да и опасно было стрелять — вдруг какая-нибудь коза попадет под пулю? Часовой раздосадованно махнул рукой…
— Война с Оганесовым продолжается, — прокомментировал взрыв гранаты Кочнев, заглянув в кабинет комбрига, напомнил ему о давнем разговоре. — А ведь я тогда был прав.
— Прав, — согласился Папугин.
— Этот муходав нам еще покажет.
— Чего же ты хочешь? «Новый русский»… Типичный. Наглый, напористый, кровожадный.
— Только вот русских среди этих «новых» что-то не очень много попадается. Все более представители других народов.
— Хорошо хоть часового ни один осколок не тронул. Повезло.
— Если бы тронул — был бы новый уголовный процесс.
— А толку-то?
— Толку никакого. В следующий раз нам под ворота кинут три гранаты.
— Все может быть, — Папугин не выдержав, выругался.
— Вот и думай после этого, командир, как быть. Воевать или не воевать?
— Воевать можно на море. А на пустыре… тут нам здешние власти, живо, Константиныч, голову открутят.
— Бандитам с нами, выходит, воевать можно, а нам с бандитами — нет?
— Выходит, так.
Кочнев не выдержал, сокрушенно покачал головой.
— Во, блин, жизнь! То не моги, это не моги! Не моги дышать, не моги жить, не моги есть хлеб, не моги выполнять свой профессиональный долг, не моги держать в руках оружие… А что моги?
— Моги только смотреть, как тебя убивают. И больше ничего.
