Уже неделю я парюсь на нарах, размышляя про житье-бытье. Наша демократическая пресса постоянно поднимает вой по поводу перегруженности тюрем, а я все семь дней один — не с кем даже перемолвиться словом, но администрация не торопится подсадить ко мне напарника! Следователь Перфильев, адвокат Поровский да сменяющие друг друга «вертухаи» — вот и все разнообразие. Эти лица давно примелькались и ничего, кроме раздражения, не вызывают. В том числе и лисья мордашка адвоката, от которого пока я не слышал ничего, кроме набивших оскомину слов утешения: «Потерпи немного, не сегодня-завтра ты выйдешь под залог!»
Ему легко рассуждать — «немного», ведь в камере сижу я, а не он. Неужели он, проработав столько лет, еще ничего не понял и надо поменяться со мной местами, чтобы почувствовать, что даже неделя, проведенная в местах лишения свободы, — это очень много?..
Лязгнул засов, тяжелая, несокрушимая дверь камеры скрипнула и словно нехотя приоткрылась.
— Семенов, к следователю!
Снова приперся, гость долгожданный. Что ему надо на этот раз? Какие-такие новые обстоятельства откроются? Может, дозреет наконец, чтобы подпустить мне в камеру напарничка, да такого, чтобы несговорчивый К.Ф. Семенов не обрадовался — я же знаю, сидит подходящий в «Крестах», который день сидит в одиночке осужденный в ожидании этапа…
Закладываю руки за спину и, сопровождаемый скалоподобным контролером (слово-то какое придумали — «контролер»! — будто мы в троллейбусе без билетов катаемся!), уныло бреду по слабо освещенному, мрачному коридору в следственный кабинет.
Наручных часов я никогда в жизни не носил, но всегда мог определить время с точностью до десяти минут, благодаря исправно работающим часам биологическим. Лишившись связи с внешним миром, здесь, в «Крестах», я стал утрачивать свою уникальную способность; поэтому, войдя в следственный кабинет, первым делом уронил взгляд на руку Перфильева.
Маленькая стрелка часов указывала на цифру «девять», большая — на двенадцать. В еле заметном квадратике на циферблате с трудом можно было различить буквы «ср» и число 14. За окном — темень. Новый 1998 год по старому стилю!
Оказывается, в этих застенках легко можно потерять счет не только часам, но и дням! Хорошо хоть, моя многолетняя подготовка не позволяет так просто сбить с толку…
— Присаживайтесь, гражданин Семенов. В ногах правды нет, — голос следователя непривычно вкрадчив и тих.
Интересно, какой сюрприз на сей раз он приготовил для меня?
— Присаживайтесь, — повторил Перфильев.
— Спасибо. Я в камере насиделся.
— Боюсь, не скоро вы ее покинете, — с интонацией, в которой сочетаются и угроза, и злорадство, и некий намек, сообщает следователь.
— Это почему же?
— Новые обстоятельства открылись, — сообщает господин следователь таким тоном, что мне, услышав, положено непременно содрогнуться и ужаснуться. — Раньше мы могли подозревать вас только в превышении пределов необходимой самообороны, в крайнем случае — в нанесении увечий гражданину Кравченко, а теперь запросто можем предъявить обвинение в незаконном ношении оружия, да еще и с угрозой применения оного!
Что за слог у этого господина? Просто дикая смесь современных бюрократических терминов со словесными атавизмами и рудиментами из далеких допушкинских времен!
Но комментировать (а также содрогаться и ужасаться) я не стал, только вежливо констатировал:
— Это интересно.
— Сейчас я зачитаю вам кое-какие документы. «В ночь на Рождество гражданин Семенов Кирилл Филиппович, находясь в состоянии алкогольного опьянения, нанес умышленные легкие телесные повреждения гражданину Кравченко Юрию Сергеевичу, 1968 г. рождения, что влечет за собой ответственность, предусмотренную статьей сто двенадцать уголовного кодекса Российской федерации. При этом Семенов угрожал потерпевшему автоматическим пистолетом Стечкина…»
— Стоп, стоп, Яков Михайлович… О каких «умышленных легких» телесных повреждениях идет речь? Я ударил его только один раз, вступившись за женщину! Повреждать я его не умышлял, так просто — отодвинул, чтобы дорогу женщине не загораживал.
— К сожалению, эту женщину так и не удалось найти, и у нас имеются серьезные сомнения — а существовала ли она вообще, не является ли порождением ваших алкогольных фантазий… А одного вашего удара вполне хватило, чтобы раздробить человеку нос и причинить ему сотрясение мозга… Ведь вы когда-то были хорошим боксером!
— Почему когда-то?
Я скрестил руки на груди и пробуравил Перфильева ненавидящим взглядом. Так, чтобы он почувствовал и понял.
Легкий трепет прошелся по хилому телу следователя. Все в этой мизансцене вроде на его стороне, он должностное лицо при исполнении, я же — зек бесправный, и рядом, за дверью следственного кабинета, маячит пара верзил с дубинками, а за хилой спиной Перфильева возвышается вообще непобедимый и легендарный штат питерской милиции, которая кого угодно укоротит, скомандуй только; но все это — неподалеку, в принципе и потом; а вот прямо сейчас мы с глазу на глаз, и реально защитить его никто не успеет, если…
— И не только боксером, но и пловцом, биатлонистом… — выдержав паузу, говорю негромко.
— Вот-вот, идеальная кандидатура для киллера… — сглотнув слюну, все-таки берет себя в руки следователь. — Кстати, чем вы занимались, на что жили все эти годы? В вашей биографии столько белых пятен!
Началась раскрутка, и ключевое слово прозвучало. По всему, что Перфильев знает и предполагает, — мне сейчас «положено» почувствовать опасность и насторожиться. Вполне приемлемый вариант…
— Кроваво-красных тоже…
— Вы имеете в виду гибель жены и дочери?
— Не ваше дело, что я имею в виду…
— Не хамите, гражданин Семенов.
Несколько секунд мы молчали, вглядываясь друг другу в глаза.
Не всегда словами можно достойно ответить. Правда, и не всегда можно правильно понять, что сказано без слов. Но я старался, использовал профессиональные навыки, и Перфильев понял. Но дело есть дело, и он продолжил с несколько иною интонацией:
— С семьдесят пятого по семьдесят седьмой год вы служили в составе спецподразделения «Дельфин» на Черноморском флоте…
— Да. Я был боевым пловцом и горжусь этим. В Штатах их называют «тюленями», у нас — «морскими дьяволами»…
— Спецподразделение «Дельфин» создало в одна тысяча девятьсот семидесятом году Главное Разведывательное Управление…
— Ныне почившее в бозе.
— Ай, будто вы не знаете, что ничего так просто не исчезает… И из лап последнего вырваться совсем непросто. Говорят, по-хорошему оттуда не уходили вообще… — сообщил Перфильев и сделал паузу, выжидающе глядя на меня, — будто и в самом деле думал, что серьезный профессионал вот так возьмет и «расколется».
— А я туда приходил? Призвали, да и все. Будто не знаете, как все это у нас делалось.
