– Ну, как хочешь…
После издания в четырех номерах «Поиска» его литературных изделий, бывший оперный хорист, как это нередко с ним случалось, расхвастался. Встретив около ЦДЛ критика Селикатова, подарил ему свою детективную повесть.
– Пора бы где-нибудь упомянуть прозаика Валерьяна Морхинина, – заявил он. – А то превозносите кого-нибудь, а возьмешь в руки его писульщину – с души воротит. Где справедливость?
– Справедливости нет, не было и не будет, – сказал Селикатов. – Я знаю, как ты пишешь. Иногда на редкость хорошо, просто талантливо. Но пора уж давно определиться, в каком ты идеологически-литературном подворье. Если ты патриот, то отирайся возле «Нашего попутчика» или «Столицы». Надо уяснить все их предписания: либо православно-благостное, либо страдальчески-рыдальное с намеком на виновников русской печали.
– Ох, больно ты мудрено закручиваешь, – вздохнул Морхинин. – Ей-богу, головой тронуться можно. Просто я в литературу вошел с улицы, из другого мира. А вы все друг друга знаете – и попутчиков, и врагов, и хитросплетенных, и трехслойных.
– Я думал, ты глупее, – усмехнулся Селикатов, доставая из внутреннего кармана дубленки плоский флакон с коньяком. – Будешь? Тогда я сам хлебну для вдохновения. Но скажу тебе прямо. Большой литературы сейчас нет. А если ее таковой объявляют, то опять отдельно в каждом полку.
– Это ты дал по носу старику Лебедкину, когда он разогнал «Московское известие»? – неожиданно спросил Морхинин критика.
– Я, – признался без всякого смущения Селикатов.
– И как же при встрече с ним в институте? Он ведь тоже преподает критику.
– При встрече вежливо здороваемся. Он поддержал мою кандидатуру для выдвижения в профессора. Учись, брат… Чего сейчас пишешь?
– Про флибустьера и конквистадора, португальского мореплавателя Вашку Нуньеса Бальбоа. Вот уж кровь лил – без оглядки на общечеловеческие ценности, зато открыл Великий океан, который потом обозвали Тихим…
– А чего это вдруг… Вашко Нуньес? Кому это сейчас нужно? Вот Опаров после книги о чеченской войне написал роман про «лимоновца». Бери пример!
– Да отвяжись, ты. Русские – и цари, и путешественники – все прописаны. Издатели не берут. Предпочитают иностранных.
Селикатов зевнул и хлебнул из флакона. Морхинина внезапно тоже потянуло выпить. Они распрощались.
XXIII
Выпить в писательском кафе ему не захотелось: еще встретишь кого знакомого… Вообще, как вы успели заметить, Валерьян Александрович был не очень последовательным человеком. Он редко тщательно обдумывал свои слова и поступки. Оттого и попадал в неприятные, даже опасные ситуации.
И Морхинин пошел по Большой Никитской куда глаза глядят. Дойдя почти до консерватории, заинтересовался бегающими огоньками над витриной довольно симпатичного питейного заведения. Деньги за повесть в «Поиске» похрустывали в кармане пиджака.
Посетителей в кафе «Копернаум» толпилось довольно много. Морхинин снял шапку, расстегнул пальто. Стал высматривать между пьющих и жующих голов просвет. Контингент в основном мелкий: офисный планктон, забежавший глотнуть спиртного в конце служебного дня. С нахальными улыбочками и опухшими глазками клюкают и подружки этого потертого, взгогатывающего молодняка.
«Вон какая лапочка облокотилась на локоток и приуныла чего-то…» – размышлял Морхинин, пробираясь к столику, где рядом с хорошенькой девушкой было пусто. Из-под берета выбивались светло-каштановые пряди. Она сидела, положив одну на другую стройные ножки, обтянутые синими джинсами.
– У вас можно обосноваться? – с оттенком шутливости спросил Морхинин и опустился на свободный стул.
– Что? А… кажется, да, – рассеянно ответила девушка, слегка отодвигаясь.
Валерьян Александрович позвал официантку. Подошла упитанная молодая тетеха.
– Чаго заказуете? – Она смерила наглыми карими глазами пожилого мужчину и девицу в берете, видимо, считая, что они вместе.
– Коньяк вот тот, с золотой гроздью. Французский? («Сейчас скажет: «А як же!» – подумал Морхинин.)
Но официантка кивнула:
– Фрянсуский.
– Дорогой? («Ну сейчас скажет: «А як же!» – фантазировал, внутренне веселясь, писатель.)
– Дарахой, – опять не оправдала его надежды официантка.
– Тогда мне бокал.
– Польнэнький? То буде двести храм.
– Поменьше, сто пятьдесят. Коньяка хотите? – неожиданно обратился Морхинин к девушке в джинсах.
– Что? – удивилась она и поправила берет. – Нет, не надо. – Потом она посмотрела на Морхинина чудной нежности серыми, чуть косящими глазами. – Вот, может быть, кофе?..
– С мороженым? Помните старый фильм-комедию: «Женщинам – цветы, дитям – мороженое…»? А вы для меня дитя. Помните?
– Не помню, – засмеялась девушка и захлопала густо накрашенными ресницами.
«Вот поколение! – изумился внутренне Валерьян. – Папанова не помнит!»
– Кусать шо будем? – вступила в разговор официантка.
– Пирожное? – снова обратился к соседке писатель, чувствуя неожиданное влечение к этому юному созданию. Влечение поверхностное, почти платоническое, хотя и не без мелькнувшей гусарской мысли.
– Нет, я скоро должна идти… Только кофе…
– Тогда коньяк, кофе и шоколад.
Официантка наконец удалилась.
– Вы студентка консерватории, – с прищуром провидца утвердительно сказал Морхинин. – Вокалистка?
– Вокалистка. А почему вы догадались?
– Да потому что я сам… – начал было пояснять зигзаги своей судьбы поседевший писатель.
– Тима! – громко позвала девушка, поворачиваясь в сторону от Морхинина. – Тимочка, я здесь! Почему опаздываешь?
Она обращалась к высокому юноше лет двадцати в замшевом пальто.
– Потому что поющий состав должен ждать дирижера, – с надменным видом ответил тот, тряхнув черными волосами. – А ты уже закадрилась?
– Ну что ты говоришь! – огорченно вспыхнула девушка, вскакивая и распрямляясь, будто отпущенная тоненькая пружинка.
– Это я безуспешно пытаюсь кадрить вашу подружку, – скрывая легкую досаду, шутливо произнес Морхинин.
– Жанна, скорей! – сварливым голосом приказал высокий юноша и пошел к выходу.
Студентка консерватории упорхнула за ним. У выхода обернулась. Слабо махнула ручкой и исчезла.
Официантка подошла, аккуратно неся на подносе бокал с коньяком, чашку кофе и плитку шоколада в яркой обертке.
– А де ж ваша клиентка? – с хитрой гримасой распахнула карие глазищи тетеха и прислонилась к Морхинину крутым бедром.
– Скрылась, потому что еще дитя. Вот вы – другое дело, – со скрытым сарказмом заулыбался Морхинин. – Как говорят на Украине…
