– Двадцать шесть.
– Мне двадцать четыре, почти ровесники. Ты москвич?
– Нет – Тут Рытьков объяснил, что после армии окончил милицейское училище, случайно перевелся в Москву. Сложилось удачно.
– А я из Тамбова. Мама у меня Дарья Корнеевна Трещалина, старшая швея-мотористка. Водила меня заниматься музыкой в районную школу. Ну а дальше – я переехала сюда, поступила в «Ипполитовку»…
– Что это?
– Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова. Теперь «колледж» назвали зачем-то. Поступила по конкурсу на кларнет. Вообще, считается, неграм надо играть на трубе. Для трубы хорошо, когда толстые губы.
– А для поцелуев?
– Проверь, давно пора.
Рытьков съехал на грунтовую полосу. И были первые поцелуи. Сначала познавательно-робкий. Еще один, пылкий и долгий. Затем жадная затянувшаяся серия. Тут Саша начал проявлять нетерпение.
– Нет, не сейчас, прошу тебя! – взмолилась Таня, переводя дыхание. – Только дома, Сашенька. Сделаем все по порядку. Ужин, душ, потом остальное. Хочу тебя предупредить вот о чем… Если ты рассчитываешь на бурю страсти с моей стороны, то… По-моему, я самая обыкновенная тамбовская баба.
– Не зацикливайся, Танюша, – подбодрил ее самоуверенный Александр. – Надо будет, меня хватит и на бурю. А кто твой отец? Это не закрытая тема?
– Да нет, почему же закрытая. Приехал из Эфиопии, окончил технологический институт. С мамой познакомился на вечере молодежи. Тогда были модны такие тусовки. «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем…» – спела Таня и продолжала: – Мама у меня темноволосая, смуглая. Из уральских казаков. Отец и она влюбились друг в друга с первого взгляда. Когда я наметилась, стали снимать комнату на окраине, в деревянном домишке. Потом он собрался на родину, беспокоился за своих родителей, братьев, сестер. У них там гражданская война началась вроде бы. Резня, голод. Отец хотел вернуться, но не вернулся. Погиб, наверно. Там все мужчины воины, все сражаются, когда приперает. Короче, отец пропал, а мы с мамой переехали к бабушке с дедушкой.
– Не ругали?
– Нет. Мама, чуть что, говорила знакомым и незнакомым: «А Пушкин? Он тоже вам не годится?» И все сразу поджимали хвосты. Пушкин – понятие святое.
– На улице проблемы возникали?
– Не часто. Раньше в Тамбове люди были не злые. Иногда, правда, посмеивались: «Где ты так загорела-то, дочка?» Встречались, конечно, бабки свирепые: «У, чертово отродье, черномазая!» Вообще-то подружки у меня подобрались добрые. Жалели меня, угощали, защищали. А я росла колючая, дерзкая. Все-таки приходилось отстаивать себя. Дралась даже. Сейчас опасней стало. Много бандюков и всяких маньяков. Дураков хватает, подлых провокаторов. К вечеру стараюсь одна не ходить, особенно в безлюдных местах.
– А что за гастроли у тебя кончились? – продолжал предварительное дознание оперуполномоченный, втайне воспламеняясь все сильнее по мере приближения к дому Тани.
– С севера на юг по Уралу. Значит, так: Челябинск, Екатеринбург, Уфа, Ижевск, Магнитогорск и много небольших городков. Афиша: «Несравненное шоу: цирк лилипутов и эротические танцы».
– Почему же лилипуты? – искренне удивился бывалый Рытьков. – И причем тут кларнетистка…
– Больше саксофонистка, – поправила Таня.
– …саксофонистка Татьяна… Как по батюшке?
– Ешуповна. То есть, Осиповна. Кстати, мой отец был верующий, православный христианин. Эфиопы, как правило, православные.
– Ага, Татьяна Ешуповна Бештлам. Уж за лилипутку ты никак не сойдешь.
– Это специальная труппа в штате «Гастрольбюро». У них действительно интересные цирковые номера и очень смешные танцы. А сопровождает лилипутское шоу оркестр высокорослых. Я на саксе, Машка Нам, кореянка – тоже наполовину – скрипка, Армен Бабаян – аккордеон или синтезатор и ударник Эльвира Эйнштейн.
– Ух, ты… фамилия, как у физика. Как ее? Теория относительности. Значит, у вас там полный глобализм. Эльвира-то из…
– Эльвира голубоглазая, белобрысая немка. Ее предки были высланы в Иркутск. Там целая немецкая колония. Элька замужем за Бабаяном. Но фамилию менять не желает, так эффектней. По-настоящему произносится: Айнштайн.
– Ну и компания собралась! – веселился Рытьков, въезжая в подмосковный пригород. – А лилипуты? У них какие национальности?
– А лилипуты и лилипуточки все русские.
– Вот уж правда – цирк! Между прочим, мы с вами прибыли к месту назначения, Татьяна Осиповна. Как мне быть дальше?
– Милости прошу, господин оперуполномоченный. – Таня сказала эту устаревшую пригласительную фразу нежным и отчего-то грустным голосом. – Прошу отдохнуть с одной музыкальной особой пару ночей и дней.
Таня положила длинные коричневые пальцы с красивым кольцом на его сильное плечо.
– Ну? Припарковывай свою тачку.
Рытьков поставил служебные «Жигули» под Таниным окном. И молодые люди пошли к подъезду невзрачного пятиэтажного дома, над которым желтела в косом патроне тускловатая лампочка.
* * *
Следует возвратиться в то время, когда Сидорин и Маслаченко отправились к Сычину. У бизнесмена они пробыли не слишком долго, попивая хозяйский коньяк под легкую закуску. Сычин долго упрашивал их помочь. Оглянувшись на дверь, предложил деньги. Из его рассказа складывалась совершенно четкая картина.
Оказалось, жена Сычина, Мария Витольдовна, знала о его связи с секретаршей из «Промэкспорта». Установила это с помощью пронырливого частного детектива. Заламывая руки в ревнивых рыданиях, она поклялась устранить гнусную блудницу. Горе особенно переполнило ее сердце, когда она получила сведения о том, что муж подарил смазливой любовнице дорогое колье с бриллиантом. Про то, какую шикарно обставленную квартирку Сычин снимал для Кукушкиной, она тоже выяснила.
Сгорающей от унизительной ревности Марии Витольдовне было не к кому обратиться за советом, и она рискнула.
Шофером у мужа работал элегантный Эрик Победимский. Если разрешал Сытин, он возил иногда Марию Витольдовну по фирменным магазинам. В процессе хозяйственных ездок Эрик безопасно, но настойчиво флиртовал с пожилой хозяйкой. Она слегка возбуждалась от его словесных заигрываний. Ей было приятно делать для него небольшие сюрпризы – в виде дарения туалетной воды, бритвенного прибора или модного галстука. Отношения у них складывались доверительные.
При сложившихся обстоятельствах шофер показался Марии Витольдовне единственным человеком, с кем бы она могла быть откровенной. Эрик не однажды делал ей прозрачные намеки на свои «особые», крутые, полукриминальные связи. Как-то он даже сказал, что за хорошие деньги для него нет ничего невозможного.
Мария Витольдовна открыла Эрику свою страдающую душу. Молодой шофер, хрустнув испанским пальто и подышав на золотой перстень, загадочно произнес:
– Думаю, хватит двадцати тысяч баксов.
