Многих из них цесаревич видел в ту же ночь в Михайловском замке, но сначала не придал значения шумихе, ведь они обещали неприкосновенность государя. В те годы Александр часто верил людям на слово. Цесаревич рос совсем не ведавшим различий между ложью и правдой. Он слишком поздно понял, что жизнь страшна и непредсказуема – лишь когда матушка, вдовствующая царица Мария Федоровна, бросила ему в лицо:
– Радуйтесь, Александр, вы добились того, что стали императором. Votre ambition est satisfaite?
[11]
Упрек был очевиден. Александр никогда не ругался с матерью. Более того, он даже любил ее, но эти слова отпечатались на всех дальнейших делах нового императора.
Тогда-то к нему во сне и явился впервые отец, претерпевший муки: в монашеском подряснике, но с посохом епископа. Он поведал, что собирается отправиться по русским городам и весям, поскольку за четыре года своего царствования не успел этого сделать, а теперь вот в самый раз. Александр тогда проснулся в холодном поту и целый день не мог обрести покоя. Он долго молился в каком-то храме и вновь услышал голос отца, повторивший, что надо странствовать и отмаливать накопленные грехи, ведь недаром калики перехожие почитаются на Руси до сих пор.
Однако император никак не мог вспомнить церковь, в которой его посетило это первое откровение. На всякий случай он заказал своим портным настоящий монашеский подрясник, который теперь висел у него в гардеробной. Александр даже не примерил новую одежду, так как камергер Федор Кузьмич дерзнул посмеяться над монашеским нарядом:
– Что вы, Ваше Величество, разве так можно?! – ужаснулся камергер.
– Чем тебе не нравится православный подрясник? – нахмурился Государь. – Может быть, сам сошьешь?
– Да нет, Ваше Величество, – замотал головой Федор Кузьмич, – сшито отменно, ничего не скажешь, с двойным прихватом и подстежкой. Но в каких палестинах вы видели монахов в батистовых подрясниках? Люди Божьи, верно, даже слыхом не слыхивали о такой персидской материи. Представьте, идет по Руси калика перехожий, кусок хлеба выпрашивает, на ночлег просится, а у самого подрясник, как кафтан боярский, разве что золотом не шит?! Да за такой подрясник нищий может целую деревню себе купить вместе с крестьянами!
– Ну, хватит, хватит, – одернул Федора Кузьмича император. – Распорядись, чтобы сию одежду в гардеробную отнесли.
На том бы все и закончилось, только предстояла война с французами. Но за Русь вступилась сама Богородица. Государю доложили, что Царица Небесная явилась перед Буанапартом и повелела убираться ему вон из Москвы, не то, мол, худо будет. В россказни эти слабо верилось, тем более, что сообщали их те же монахи, прибывшие из Москвы. Однако французский император действительно кинулся вон из Златоглавой и даже Кремль не взорвал, о чем хвастался когда-то перед пани Валевской
[12]. Факты – вещь упрямая, супротив них ничего не скажешь.
Тогда Александр опять услышал голос отца:
– Будет тебе царствовать, сын мой! Пора Богу послужить… Я тебя прощаю, несмышленыша, токмо не замай Родину, не разрушай державу… – голос батюшки Александр хорошо помнил и никогда не спутал бы его ни с каким другим.
Это произошло ночью в спальне, когда вокруг не было ни души. Лишь из коридора доносились размеренные шаги смены караула. Император лежал на постели, боясь пошевелиться. Сознание говорило ему, что так не может быть, все только кажется, но сердцем он чувствовал присутствие батюшки, переживавшего за сына и за державу Российскую, даже находясь в другой жизни.
В тот раз Александр все же примерил сшитый царскими портными монашеский подрясник. Одежда оказалась впору, государь сам себе казался в ней другим, лучшим, но рутина обыденности опять отвлекла его от решительного поступка. Да и как на него решиться? Царь не может бросить все и уйти – ни по своей, ни по чужой воле…
Сейчас Александру был зов в третий раз. А зовом пренебрегать нельзя, с такими вещами не шутят. И как некстати подвернулся двойник! Значит, отступление невозможно!
* * *
Струменский не знал, почему Господь даровал ему такую же личину, как у нынешнего императора. Никто из предков не был даже дальним родственником Романовых, но вот, поди ж ты! – как две капли воды унтер-офицер походил на своего императора.
В третьей роте Семеновского полка все началось с карт. Вахтенные сквозь пальцы смотрели на безвинные карточные развлечения. Надо же было поручику Чижевскому подкинуть на карточный стол необыкновенное яблочко раздора:
– Я ставлю тысячу рублей царской «Катеньки», что Струменский скоро сменит нашего императора!
Сам унтер-офицер и слова сказать не успел, как его разыграли и принялись повышать ставки. Такую игру надо было прекратить, но заядлые игроки не захотели отступаться, и безобидная игра превратилась в потасовку. Зачинщиков конечно же арестовали. Струменский пытался бежать, но был схвачен. Во всем оказался виноват сам Струменский, и его следовало наказать, чтоб другим неповадно стало…
После обеда Александр удалился в кабинет, однако работать не стал. Голова Государя закружилась, он прилег на кожаный диван и тут же провалился в сон. Только был это отнюдь не сон, а какая-то галлюцинация. Александр вновь увидел себя на площади, где противно ныли флейты и били барабаны. В этот раз сквозь строй прогоняли самого императора. Удары шпицрутенов рассекали кожу на его спине и заставляли орать от боли. Солдат, проводивший через строй приговоренного Государя, обернулся, и Александр с ужасом узнал в нем Струменского. Глаза унтер-офицера были навыкате, рот перекошен злобной улыбкой, с губ капала густая бело-розовая пена, как у загнанного рысака. Из его рта в лицо императору вылетел хрип, более похожий на плевок:
– Ты – человек! Тебе выбирать свой путь! Токмо не вздумай назад оглянуться!
Император вскрикнул и очнулся. Его охватил болезненный озноб. Видения, посылаемые свыше, с каждым разом становились все явственней, чувствительней и доподлинно передавали чувство реальности. Александр несколько минут просидел на диване без движения, не в силах стряхнуть эту реальность привидевшейся казни. Потом резко встал, застегнул сюртук наглухо, кликнул секретаря и оповестил его, что пойдет гулять.
Император прекрасно знал, где находится военный госпиталь, и вскоре без доклада вошел в его приемную. Как всегда, медбратия забегала, засуетилась – сей секунд явились запыхавшийся генеральный директор и начальник штаба. Государь приветливо им улыбнулся, заявив, что желает пройти по палатам.
Во второй палате он увидел того, ради кого пожаловал сюда. В углу, возле уже законопаченного на зиму окна, лежал на кровати ничком унтер-офицер Струменский, повернувшись лицом к стене и свесив руки до полу. Государь сразу признал его по плешивой голове.
