Старец резко обернулся в сторону коленопреклоненного священника, долго не мигая, смотрел на него, затем поспешно скрылся в келье со словами:
– Чудны дела Твои, Господи! Ничто не сокроется от Тебя!
Селяне стали одергивать священника, дескать, Федор Кузьмич никакой не Государь и давно здесь живет, но священник не отступался:
– Я нашего Государя много раз видел на службе в Александро-Невской лавре и не могу ошибиться! Он это, наш почивший Государь!
Старец не показывался из кельи несколько дней, но и потом при случайной встрече отец Иоанн каждый раз с почтением кланялся Федору Кузьмичу. Такое почитание и забродившие слухи очень тяготили старца. Он решил не задерживаться более в станице Белоярской, поскольку в это же время появилась возможность переселиться в Зерцалы.
Уважение и почитание в народе к Федору Кузьмичу было немалым, поэтому многие зажиточные крестьяне стали звать его к себе, но старец выбрал избушку беднейшего крестьянина Ивана Малых. Тот только что избавился от выписанного срока каторжных работ и жил с большой семьей. С ними Федор Кузьмич прожил до весны, а когда потеплело, крестьяне-станичники соорудили для старца новую келью из старого овечьего хлева.
В Сибири часто бывает, что десять месяцев царствует зима. Но станичники расстарались, и бывший овечий хлев спасал старца от любого холода. Вот здесь-то его и отыскала вернувшаяся из паломнического путешествия маленькая ученица.
– Батюшка! – закричала она с порога. – Батюшка! Федор Кузьмич! Я вернулась!
– Вижу, Сашенька, вижу, детка, – обрадовался старец и усадил девицу на лавку, которую вдоль стены ему приладили станичники – все, как в настоящей избе. Девица уселась в красном углу под иконами, куда посадил ее хозяин, и принялась рассказывать, разбавляя восторженные речи хорошим чаем, которым угощал ее Федор Кузьмич.
– До Почаевского монастыря дорога долгая, – начала Александра свой рассказ. – Но я почти не устала, хотя добиралась четыре недели. Оказывается, Почаевский монастырь был захвачен базилианскими униатами
[74], они жили там сто одиннадцать лет, но в 1831 году обитель была возвращена в православие самим императором Государства Российского Николаем Павловичем. Настоятелем монастыря стал Амвросий Волынский. Он принял меня, как родную дочь, и позаботился, чтобы графиня Остен-Сакен обратила на меня внимание.
Она тоже оказалась доброй и милостивой. Забрала меня с собой в Кременчуг. Там в ее усадьбе я жила несколько месяцев, как гостья дворянского сословия. Поначалу я противилась, чтобы за мной ухаживала служанка графини, но она попросила уступить, дескать, это ее прихоть. Я согласилась и жила как барыня, но все же чувствовала себя неуютно.
И вот как-то раз к ней приехал другой гость. Оказалось, сам Государь! Я так обрадовалась! Так обрадовалась! Николай Павлович был со мной обходительным кавалером, но очень интересовался моей деревенской жизнью. А когда я начала рассказывать о тебе, Государь так заинтересовался, что мне много раз пришлось пересказывать все, что я знаю о своем учителе.
– Ну и что же ты ему обо мне рассказала? – поинтересовался Федор Кузьмич. – Небось выдумала чего?
– Не-а, ничего я не выдумала! – засмеялась девушка. – Сказала, что сам Господь мне послал такого учителя.
– Скажешь тоже, – отмахнулся старец. – Учитель приходит только тогда, когда ученик готов воспринять благодать Божью.
– Вот и я говорила, что мой учитель – благодать Господа нашего, – подхватила девушка слова своего собеседника. – Тем более, что ты, батюшка, так на брата нынешнего императора похож, что мне страшно становится.
– Не болтай чепухи! – оборвал ее старец.
Девушка упрямо мотнула головой:
– Нет, батюшка Федор Кузьмич, ничего я не выдумываю! У графини в Кременчуге есть портрет бывшего императора Александра Благословенного. И вы с ним похожи как две капли воды. Это ли не чудо, посланное Всевышним?! И Государь на портрете правую руку также держит, как ты.
– Ну, хорошо, хорошо, – успокоил девушку старец. – Мало ли, на кого я похож и кто похож на меня. Все мы – дети Божьи, так что удивляться тут нечему. Только не говори больше никому об этом, пожалуйста.
– А родителям?
– И родителям тоже, – обернулся к ней Федор Кузьмич и внимательно посмотрел девушке в глаза. – Очень тебя прошу.
– Хорошо, – согласилась Александра.
Старец поспешно вышел на улицу, а Саша так и осталась стоять в келье. Ей показалось… Нет, не показалось! Старец вышел из дома, чтобы девушка не заметила крупных слез, катившихся у него по щекам…
В селе Зерцалы старец прожил около десяти лет, и народная молва о нем растеклась по всей Западной Сибири. Более того, к Федору Кузьмичу стали наведываться именитые гости, даже архиереи. Священничество не забывало отшельника со дня прибытия в Сибирь: его навещали именитые епископы и митрополиты, но такого внимательного отношения, как сейчас, к старцу раньше не было.
Избушка, переделанная из овина в келью, не могла вместить всех желающих, и однажды зажиточный крестьянин Иван Латышев из села Краснореченского построил специально для Федора Кузьмича домик в лесу над обрывом недалеко от своей пасеки. Такая келья пришлась по сердцу Федору Кузьмичу, ибо он любил молитвы совершать в одиночестве. Но и здесь гости не забывали старца.
Одним из таких стародавних посетителей оказался архиерей Афанасий Иркутский. Иван Латышев сам часто заглядывал к старцу и был удивлен немало, когда нечаянно услышал разговор меж священнослужителем и Федором Кузьмичом:
– Je voudrais inviter…
[75] – прозвучал голос прибывшего в гости архиерея.
Старец тут же перебил его:
– C'est bien dommage, mais je suis oblige de refuser
[76].
– Вы не послушали даже, куда я вас хотел пригласить, – изумился владыка Афанасий.
– Это не важно, – непреклонно отвечал Федор Кузьмич. – Спаси Бог моего бесценного друга Ивана Григорьевича за это восхитительное убежище. Не стою я его доброты и милости Божией. Я здесь спокоен. Народа ходит меньше, и я один со своими преступными воспоминаниями и с Богом
[77]. Поэтому отсюда я никуда не поеду. Во всяком случае, в ближайшие дни.
– Но ведь вам, как человеку, как христианину, необходимо таинство исповеди и причастия. Или я ошибаюсь?
– Почему вы считаете, что я нигде не исповедуюсь? – Федор Кузьмич отвечал вопросом на вопрос.
