Латышев остановился в сенцах, досадуя, что пожаловал не вовремя. С одной стороны, Иван пришел, чтобы угостить именитого гостя свежим медом, а с другой стороны, не хотел прерывать серьезный разговор. Латышев осторожно поставил миску с гостинцем на лавку, вытер ладонь, испачканную медом, о подол рубашки и прислушался.
– Я давно уже бываю в Красноярске у батюшки, что ныне состоит настоятелем кладбищенской церкви, – продолжал старец рассерженным голосом. – Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо удивилось бы. Если же я сказал бы, кто я, удивилась бы земля
[78].
Иван подивился ответу Федора Кузьмича и совсем было намеревался потихоньку уйти, но эта фраза заставила его задержаться в сенях. Он никогда не задумывался ни о происхождении старца, ни о чем-то еще. Впрочем, какие жизненно-бытовые вопросы могли быть причастны к жизни святого человека? Федора Кузьмича сибирские крестьяне давно уже принимали, как посланца Божия, тот помогал страждущим и молился за них.
– Федор Кузьмич, не извольте беспокоиться, – стал успокаивать старца архиерей. – Никто вас неволить не собирается. А поскольку вы исповедуетесь и причащаетесь, то я заеду к красноярскому губернатору и попрошу, чтобы оставил он вас в покое.
– Губернатор! – вскричал старец. – Ах, не знает он, что стоит мне только гаркнуть слово в Петербурге, то весь Красноярск содрогнется от того, что будет!
[79] Но… упаси меня Господь от таких деяний.
– Я же говорю, Федор Кузьмич, – снова принялся успокаивать старца епископ Афанасий. – Я же говорю, что лично позабочусь о вашем благополучии.
– J'avais besoin de l'entendre
[80], – произнес старец уже более спокойным тоном. – Я надеюсь на вашу помощь.
– Не извольте беспокоиться, Федор Кузьмич!
Тон и обращение, используемые епископом в разговоре, были настолько чудны, что Иван Григорьевич опять решил потихоньку удалиться, не мешая важному разговору, но снова его задержало сказанное:
– Я сейчас свободен, независим, покоен, – продолжал старец. – Прежде нужно было заботиться о том, чтобы не вызывать зависти, скорбеть о том, что друзья меня обманывают, и о многом другом. Теперь же мне нечего терять, кроме того, что всегда останется при мне – кроме слова Бога моего и любви к Спасителю и ближним. Вы не понимаете, какое счастье в этой свободе духа
[81].
– Именно я понимаю вас, Федор Кузьмич, ибо мой путь в архиерейство – тоже не сахаром посыпан, – покачал головой епископ. – Я сын бедного причетника и в семинарии, да и после в академии мне приходилось туго. Достаточно упомянуть мои переводы богословских трактатов на греческий и, наоборот, без благословения пастыря! Но все обошлось тогда. Более того, через несколько лет после декабрьской смуты я был определен ректором и профессором харьковского коллегиума.
– Вам-то грех жаловаться, владыка, – улыбнулся Федор Кузьмич. – Про вас епископ Никодим говорил как-то: «Удивительная ревность! Еще удивительнее крепость телесная. Он это делал, отслуживши литургию в Томске, и прямо из церкви – сюда. Приходили уже в 8 часов вечера». Или не прав епископ?
– Ох, не знаю, может, не прав он или же правду бает. Но как Христос сказал: «Судите Меня по делам Моим».
– Верно, владыка, верно, – согласился старец.
Глава 12
Вилена настолько была напугана неожиданным нападением неизвестных сил, что сначала приняла свирепые воды за начало апокалипсиса.
Потом, когда ее оторвало от насильника и закрутило в бешеном вихре водоворота, она сообразила, что свыше ей было послано пусть временное, но спасение. Фонарь на каске не погас и время от времени выхватывал из мрака подземелья то своды, нависшие низко над поверхностью, то какие-то огромные залы, построенные руками человека. А один раз поток протащил девушку по самому настоящему ущелью. Вилена несколько раз ударялась головой о скалы и каждый раз благодарила диггера Михайлова за преду смотрительность и каску на своей голове. Мысли путались, словно в мозгу отразился, как в зеркале, проносящийся по тоннелям водный поток. Но одна из них все-таки изволила вспыхнуть в сознании гаснущей спичкой: «Кажется, я жива и даже не тону!»
Оказалось, что не тонула Вилена только потому, что в комбинезон была вмонтирована спасательная жилетка, которая вздулась и удерживала ее на поверхности, как поплавок. Скорее всего, это была выдумка диггеров, но она спасла девушке жизнь.
Вдруг где-то впереди послышался адский шум, будто весь Ниагарский водопад собрал свои неистощимые звуки в тесных гротах и шахтах подземного города. Так и оказалось. Струи воды с невероятным грохотом падали вниз. Как далеко было дно водопада и сколько придется лететь, Бусинка сообразить не успела. Да и надо ли? Ее, как щепку в половодье, закружило, завертело и смело в пропасть.
Человеческое сознание – странная вещь. Иногда оно напрочь отказывается помогать хозяину вспомнить маленькую, но нужную истину, иногда, наоборот, подбрасывает столько информационного мусора, что человек пугается и хватается за голову. В этот раз сознание просто отключилось и спасло Вилену от полного расстройства психики.
Хорошо, что жилет оказался крепким, и, когда девушка плюхнулась в озеро с большой высоты, он вытащил ее на поверхность. Из озера вода тоже куда-то уходила по темным коридорам и шахтам, но опять же Провидение спасло Бусинку от дальнейшего изматывающего путешествия по водным просторам подземелий. Девушка зацепилась за камень, выступающий из воды, сначала комбинезоном, а потом сработало инертное чувство самовыживания.
Когда она сумела осмысленно оглядеться, то с удивлением обнаружила, что атмосфера огромного грота с водопадом обладает каким-то внутренним свечением, будто воздух насыщен электричеством. Свечение было очень похоже на сумерки внешнего мира.
– Тьфу ты, – досадливо сплюнула Вилена. – Я уже чувствую себя чуть ли не хозяйкой Семи холмов Московии. Свое родное болото начала уже называть «внешним миром» с легкой руки Вадима Михайлова!
Но тут внимание девушки было привлечено ближайшим от нее берегом. Камень, за который зацепилась Вилена, торчал из-под воды, как морская скала. Здешний камень решил не изменять привычке морских собратьев, и берег озера от него маячил недалеко впереди – метрах в пятнадцати.
Вилена оглянулась. Сзади вспененные струи водопада виднелись в пещерном сумраке метрах в пятидесяти. Слева и справа пространство не просматривалось за туманно-пепельной дымкой. Оставалось воспользоваться единственным на этот момент фактом существующего берега и попытаться доплыть до него. Бусинка боязливо отпустила спасительную скалу и что есть силы поплыла к берегу.
