«А впредь, – заявил Аввакум, – приезжайте к нам учитца: у нас, Божиею благодатию, самодержство. До Никона-отступника в нашей России у благочестивых князей и царей все было православие чисто и непорочно и церковь немятежна. Никон-волк со Дьяволом предали трема персты креститца. А первые наши пастыри яко же сами пятью персты крестились, такоже пятью персты и благословляли, по преданию святых отец наших Мелетия антиохийского и Феодорита Блаженнаго, епископа киринейскаго, Петра Дамаскина и Максима Грека».
«Еще же, – добавил Аввакум аргумент, казавшийся ему неотразимым, – и московский поместный бывый собор при царе Иване (Грозном. – А. Б.) так же слагая персты креститися и благословляти повелевает… Тогда при царе Иване быша на соборе знаменосцы Гурий и Варсонофий казанские чюдотворцы и Филипп соловецкий игумен от святых русских».
«И патриарси задумалися, – отмечает Аввакум, – а наши, что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцев своих, говоря: “Глупы-де были и не смыслили наши русские святыя, не учоные-де люди были – чему им верить?! Они-де грамоте не умели!”»
Такое заявление со стороны русских иерархов глубоко потрясло Аввакума. «О, Боже святый! – восклицает он спустя много лет в “Житии”. – Како претерпе святых своих толикая досаждения?! Мне, бедному, горько, а делать нечева стало. Побранил их, побранил их, колько мог, и последнее слово рекл: “Чист есмь аз, и прах прилепший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: “Лутче един творяй волю Божию, нежели тьмы беззаконных!”» (Сир. 16: 3. – А. Б.).
Слова Аввакума взорвали собор, чуть было не завязалась драка. Действительно, иерархам было на что оскорбляться, ведь Аввакум перефразировал слова апостола Павла к иудеям, злословившим о Христе и апостолах: «Он, отрясши одежды свои, сказал к ним: кровь ваша на главах ваших; я чист; отныне иду к язычникам» (Деян. 18:6). В другом сочинении Аввакума – «Беседе о внешней мудрости» – проповедник рассказывает эту сцену подробнее, называет имена тех, кто «завыл» на него, и дает понять, что он имеет в виду под словами «побранил их».
«Помните ли? – спрашивает Аввакум. – На сонмице той лукавой пред патриархами теми вселенскими говорите мне, Иларион и Павел (архиепископ Рязанский Иларион и митрополит Крутицкий Павел. – А. Б.): “Аввакум, милой, не упрямься, что ты на руских святых указываешь, глупы наши святые были и грамоте не умели, чему им верить!” Помните, чаю, не забыли, как я бранить стал, а вы меня бить стали. Разумные свиньи! Мудрены вы со Дьяволом! Нечего рассуждать, да нечева у вас и послушать доброму человеку: все говорите, как продавать, как куповать, как есть, как пить, как баб блудить, как робят в олтаре за афедрон (задний проход. – А. Б.) хватать. А иное мне и молвить тово сором, что вы делаете: знаю все ваше злохитрство, собаки, бляди, митрополиты, архиепископы, никонияна, воры, прелагатаи (шпионы. – А. Б.), другая немцы руския!»
Теперь нам понятнее, почему, как рассказывает Аввакум в «Житии», участники церковного собора закричали: «”Возьми, возьми его! Всех нас обесчестил!!!” Да и толкать, и бить меня стали, и патриархи сами на меня бросились. Человек их с сорок, чаю, было – велико Антихристово войско собралося. Ухватил меня Иван Уаров (видный никонианин дьяк Иван Уарович Калитин. – А. Б.) да потащил».
«И я, – рассказывает далее Аввакум, – закричал: “Постой, не бейте!” Так оне все отскочили. А я толмачу-архимариту (Дионисию. – А. Б.) говорить стал: “Говори патриархам: апостол Павел пишет: “Таков нам подобаше архиерей – преподобен, незлоблив” и прочая. А вы, убивше человека, как литоргисать станете?” Так оне и сели».
В этот момент Аввакум потряс собор еще раз. Не проявив никакого уважения к сану архиереев во время прений, он демонстративно выразил им презрение: «И я отошел ко дверям да набок повалился. “Посидите вы, а я полежу”, – говорю им. Так оне смеются: “Дурак-де протопоп-от! И патриархов не почитает!”» Но смеялись архиереи недолго.
«И я говорю: “Мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестии; вы сильни, мы же немощьни!”» (парафраз слов апостола Павла, с горечью сказанных коринфским священнослужителям. – А. Б.). Лежащий на полу Аввакум сделал бессмысленной тщательно продуманную и декорированную церемонию судилища и посрамил высокое собрание, показав, сколь далеко оно от апостольской проповеди.
Власти, уже, видимо, не в таком представительном составе, еще раз пытались спорить с Аввакумом о пении аллилуйи, но получили столь аргументированный ответ со ссылками на Дионисия Ареопагита, что даже Евфимий Чудовский, тогда еще келарь (мы ближе познакомимся с ним в следующей главе), сказал протопопу: «Прав-де ты – нечева-де нам больши тово говорить с тобою». Аргументы Аввакума ничего не значили для церковного суда. Участь его и всех его сподвижников решалась на основе других, вовсе не относящихся к богословию соображений, а соборные заседания были фарсом, роскошной ширмой для закулисных решений.
Аввакум это отлично понимал – потому-то он и постарался сорвать маску с этого чинного сборища, выразить свое презрение марионеткам в драгоценных одеяниях. Собор же не нашел иного способа обращения с неистовым протопопом, кроме как приказать вновь бросить его в темницу. «Да и повели меня на чепь», – завершает рассказ Аввакум
{63}.
* * *
Восточные патриархи и архиереи, занимавшие наиболее почетные места на большом церковном соборе в Москве, интересовали Аввакума гораздо меньше, чем русские иерархи, среди которых протопоп отнюдь не случайно выделил Павла Крутицкого и Илариона Рязанского. Что это были за люди и почему именно они вызывали особую ярость Аввакума, неоднократно упоминавшего о них в своих сочинениях?
Отчасти это объясняется личными причинами. Так, Иларион некогда был приятелем Аввакума. «Ездил к другу своему Илариону игумну… – вспоминал протопоп, – (он) тогда добро жил – что ныне архиепископ резанский, мучитель стал христианской». Он мучил, например, товарища Аввакума Федора. «Был-де я на Резани под началом, – записал протопоп рассказ Федора (к тому времени казненного повешением), – у архиепископа на дворе, и зело-де он, Иларион, мучил меня: реткой день, коли плетьми не бьет, и скована в железах держал, принуждая к новому антихристову таинству».
Именно к Илариону Аввакум обращает гневную проповедь «О Мелхиседеке», где описывает приход на Русь Антихриста, за которым «царь наш последует и власти со множеством народа». «Друг мой Иларион, архиепископ рязанской! – писал Аввакум. – Видишь ли, как Мелхиседек жил? На вороных в каретах не тешился, ездя! Да еще был царские породы. А ты хто? Воспомяни-тко, Яковлевич, попенок! В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по площади, чтобы черницы ворухи-унеятки (монахини изменницы-униатки. – А. Б.) любили.
– Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать! Недостоин суть век твой весь Макарьевского монастыря единыя нощи (во время дружбы с Аввакумом Иларион был макарьевским игуменом. – А. Б.). Помнишь, как на комарах тех стояно на молитве? Явно ослепил тебя диявол! Где ты ум-то дел? Сколько добра и трудов погубил! На Павла митрополита что глядишь? Тот не живал духовно – блинами все торговал да оладьями, да как учинился попенком, так по боярским дворам блюдолизить научился – не видал и не знает духовнаго тово жития. А ты, мила голова, нарочит бывал и бесов молитвою прогонял… А ныне уж сдружился ты с бесами теми, мирно живешь, в карете (бесы) с тобою же ездят и в соборную церковь и в Верх к царю под руки тебя водят, любим бо еси им.
