Патриархи не только не выполнили пожелание государя, но кроме И. Лаврентьева и И. Туркина привезли с собой в Москву еще 20 человек, не числившихся в свите. Не считались Паисий и Макарий и с церковным правилом, запрещавшим епископу действовать архиерейски в чужой епархии без согласия и разрешения местного архиерея. По пути в столицу они творили суд и расправу над русским духовенством, экзаменовали священников, лишали их сана и даже сажали в тюрьму. Царю же в Москву они послали требование, чтобы к их прибытию были приготовлены «многие великие дела» по части исправления русской церкви, а также «изготовлена судебная палата».
Эти требования и вообще поведение патриархов крайне обеспокоили московское правительство. Экстраординарные меры ограждения Паисия и Макария от контактов, окружение их шпионами по дороге в Москву и особенно в столице, постоянное беспокойство царя относительно тех или иных шагов и заявлений гостей свидетельствуют, что царь Алексей Михайлович отнюдь не был уверен, что держит главных участников собора в своих руках. Всесильная светская власть трепетала перед авторитетом духовных лиц: осуществляя описанные выше малопривлекательные с моральной точки зрения мероприятия, российский самодержец и его слуги оставались глубоко, даже фанатично верующими людьми.
События 60-х годов XVII столетия невозможно понять, не учитывая этот феномен общественного сознания: сочетание непосредственного, часто грубого прагматизма с мышлением и чувствованием в религиозных рамках, со страхом перед Страшным судом и Высшим судией. Над бездной смерти люди лихорадочно искали возможности за что-то зацепиться, чем-то защитить себя – и в духе своего времени хватались за ритуалы правила поведения, букву учения, за что-то конкретное и обозримое. Того, кто знал жизнь больше, она с точки зрения вечности больше и страшила, пугала возможностью гибельной для души ошибки.
Не случайно царь Алексей Михайлович, подготовив заранее, обсудив с восточными патриархами и русскими архиереями комедию суда над Никоном, встал когда низвергаемый патриарх вошел в зал соборных заседаний. Вопрос о том, следует ли вставать при появлении Никона, специально обсуждался собором, и все во главе с царем, решили не вставать. Но самодержец не смог удержаться, и за ним встали все остальные! Далее, Никон отказался садиться, ибо, как он заявил не увидел подобающего места. Тогда Алексей Михайлович, к ужасу устроителей церемонии, сошел с трона спустился к Никону и встал у стола, над которым возвышались патриархи Паисий и Макарий. Царь сделал все, чтобы осудить Никона, но не почтить его не мог. Самодержец купил содействие восточных патриархов – но стоял перед ними, как перед авторитетами, обязанными рассудить спор русского самодержца с русским патриархом.
Характерно, что, добившись низложения Никона, царь до конца своих дней проявлял к нему почтение и всячески старался улучшить его положение в ссылке. Умирая, Алексей Михайлович продиктовал в духовном завещании слова, перечеркивавшие его победу над Никоном. Он просил прощения и разрешения «от отца моего духовного великого господина святейшего Никона иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть на престоле сем»! Сын его – царь Федор – не жалел средств, чтобы выполнить предсмертную просьбу отца и получить Никону у восточных патриархов разрешительные грамоты, то есть уничтожить приговор собора 1666–1667 годов. Царское посольство везло четырем патриархам богатую милостыню «и сверх того, – за разрешительные грамоты, – …по двести по пятидесяти рублев патриарху… И если крепко и упорно станут и не похотят того учинить – и по самой конечной мере дать по пятисот рублев патриарху. А буде и по тому… не учинят, и по самой нужде дать по тысяче рублев человеку, только б учинили и в грамотах своих написали имянно!». Благодаря искусству русского посла Прокофия Возницына Никону был официально возвращен патриарший сан сразу пятью восточными патриархами (антиохийских оказалось двое, и посол взял грамоты обоих). При этом, как гордо заметил дипломат, «учинил он то неусыпным своим промыслом и радением, без великих дач, а велено было от того дать и многую дачу» (смета расходов Возницына опубликована Н.Ф. Каптеревым)
{73}.
Трепетал царь и перед Аввакумом, осужденным следом за Никоном. По свидетельству Аввакума, уже после вынесения приговора к нему, закованному в кандалы и ждущему ссылки в Заполярье, не раз приходили доверенные царские слуги, передавая слова Алексея Михайловича: «”Протопоп, ведаю-де я твое чистое, и непорочное, и богоподражательное житие, прошу-де твоево благословения и с царицею и с чады – помолися о нас!”» – кланяючись, посланник говорит. И я по нем, – писал Аввакум в “Житии”, – всегда плачю: жаль мне сильно ево. И паки он же: “Пожалуй-де послушай меня: соединись со вселенскими теми хотя небольшим чем!” И я говорю: “Аще и умрети ми Бог изволит, с отступниками не соединюся! Ты, реку, мой царь, – а им до тебя какое дело? Своево, реку, царя потеряли, да и тебя проглотить сюды приволоклися! Я, реку, не сведу рук с высоты небесныя, дондеже Бог тебя отдаст мне”. И много тех присылок было. Кое о чем говорено. Последнее слово (царь) рек: “Где-де ты не будешь, не забывай нас в молитвах своих!” Я и ныне, грешной, елико могу, о нем Бога молю»
{74}.
Однако судьба Аввакума оказалась много трагичнее судьбы Никона. Ему сохранили жизнь – но он находился в жестоком заточении, его не убивали – но протопоп становился свидетелем все новых и новых зверских казней своих родных, близких, друзей, единомышленников. Аввакум, в отличие от Никона, находил возможности и в нечеловеческих условиях писать, защищая свои взгляды, свое мировоззрение, – и видел, как оно планомерно и неумолимо искореняется в России силой той самой самодержавной власти, которая была, в его понимании, гарантом благоверия и душевного спасения…
Поворотным пунктом в трагической судьбе Аввакума и его сторонников, одним из важнейших, если не определяющих, событий в трагедии Русской православной церкви и русского народа стало решение большого церковного собора 1666–1667 годов о старом обряде и старообрядцах. На вопрос: что происходит в поместной церкви – внутренние споры, еретическое движение или раскол? – был дан четкий и однозначный ответ: церковь, сообщество верующих, расколота, не существует более как духовное и организационное единство, как целостный организм.
Поскольку это решение не только перечеркивало, но и в корне противоречило решению собора русских церковных иерархов 1666 года, его инициаторами и вдохновителями принято считать восточных патриархов (причем одни авторы пишут об этом с одобрением, другие – с осуждением). Приехали иноземцы – и просветили; приехали иноземцы – и все испортили. Схема достаточно знакомая, но не слишком ли простая для объяснения сложного исторического процесса, в который были вовлечены огромные силы Российского государства? Как бы то ни было, мы должны рассмотреть этот вопрос, опираясь на конкретные факты.
Прослеживаемый в источниках ход событий свидетельствует, что восточные патриархи и вообще приезжие греки сыграли в раскольническом решении собора активную роль. Маловероятно, чтобы Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский до приезда в Россию серьезно разбирались в русском религиозном разномыслии. Тем важнее были данные им в Москве консультации, первая из которых была получена от Паисия Лигарида, специально приставленного к патриархам царем Алексеем Михайловичем для ознакомления их с состоянием русских церковных дел.
