Государь очень ценил и верил своему начальнику штаба. Так же ли относился Алексеев к своему Государю? Внешне Алексеев был лоялен и не оставлял желать лучшего в своих отношениях с Государем. Но помимо этого есть свидетельства, дошедшие до нас, которые говорят, что ни Алексеев, ни даже его семья не относились к Государю так, как это полагалось русским людям, любящим своего Монарха. Ведь Монархия тем и отличается от республики или диктатуры, что верноподданные любят и Монарха, и Его семью не только, как представителей нации (западное толкование Верховной Власти), но и как Помазанника Божия, правящего «по Божьему произволению, а не по многомятежному человеческому хотению».
Спиридович пишет: «…Государь был очень ласков, коснулся его семьи и пошутил – почему жена Алексеева приезжает к мужу тогда, как уезжает Государь» (А. Спиридович).
Вырубова пишет о приездах Государыни в Ставку: «Великие князья и чины штаба приглашались к завтраку, но Великие князья часто “заболевали” и к завтраку не появлялись, во время приезда Ее Величества; “заболевал” также и генерал Алексеев. Государь не хотел замечать их отсутствия. Государыня же мучилась, не зная, что предпринять» (А. Танеева (Вырубова) «Страницы из моей жизни»).
Вспомним теперь, что говорил А. Бубнов о ген. Борисове. Заканчивая свою характеристику, он говорил: «трудно сказать, что могло столь тесно связывать с ним генерала Алексеева; разве что известная общность политической идеологии и одинаковое происхождение». Мы знаем, что взгляды Борисова были весьма радикальными, из-за них он в молодости и «пострадал». Имея это в виду, можно предположить, что и у Алексеева не было консервативных взглядов, какие бывали, обыкновенно, в старых военных семьях. А ген. Деникин, будучи еще более скромного происхождения, чем Алексеев, говорит, конечно, со слов Алексеева, так как сам до революции по своему положению не имел возможности общаться с Государем, следующее: «Вопреки установившемуся мнению, отношения эти (Государя с Алексеевым. – В. К.), по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучшего, не носили характера ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия. Государь никого не любил (А Деникин откуда это знает? – В. К.), разве только сына. В этом был трагизм его жизни – человека и правителя.
Но в вопросах управления армией Государь всецело доверял Алексееву, выслушивая долгие, слишком, быть может, обстоятельные доклады его. Между тем борьба Государственной Думы (прогрессивного блока) с правительством, находившая несомненно сочувствие у Алексеева и у командного состава, принимала все более резкие формы» (ген. А. Деникин «Очерки Русской Смуты»).
В переписке с Государыней Государь называл Алексеева «моим косоглазым другом» и всегда о нем хорошо отзывался, а о работе с ним говорил, что она носит характер «захватывающего интереса».
К правительству Алексеев относился очень скептически: «Это не люди – это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают… Никогда не думал, что такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы?» (С. Мельгунов «На путях к Дворцовому перевороту»).
Но вот начинаются у Алексеева и встречи, и переписка с Гучковым и Львовым. Вел. кн. Александр Михайлович, очень благосклонно относившийся к Алексееву, пишет о нем: «Вновь назначенный начальником штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев произвел на меня впечатление человека осторожного, понимающего наши слабые стороны. Он был хорошим стратегом. Это был, конечно, не Наполеон и даже не Людендорф, но опытный генерал, который понимал, что в современной войне не может быть “гениальных командиров” за исключением тех, которые беседуют с военными корреспондентами или же пишут заблаговременно мемуары. Сочетание Государя и Генерала Алексеева было бы безупречным, если бы Никки не опускал взгляда с петербургских интриганов, а Алексеев торжественно поклялся бы не вмешиваться в политику.
К сожалению, однако, произошло как раз обратное. Государь оставался вдали от Царского Села на слишком продолжительные сроки, а тем временем сторонники Распутина приобретали все большее влияние. Генерал же Алексеев связал себя заговорами с врагами существовавшего строя, которые скрывались под видом представителей Земгора, Красного Креста и военно-промышленных комитетов. Восторги первых месяцев войны русской интеллигенции сменились обычной ненавистью к монархическому строю. Это произошло одновременно с нашим поражением 1915 года. Общественные деятели регулярно посещали фронт, якобы для его объезда и выяснения нужд армии. На самом же деле это происходило с целью войти в связь с командующими армиями. Члены Думы, обещавшие вначале войны поддерживать правительство, теперь трудились, непокладая рук, над разложением армии. Они уверяли, что настроены оппозиционно из-за “германских симпатий” молодой Императрицы, и их речи в Думе, не пропущенные военной цензурой для напечатания в газетах, раздавались солдатам и офицерам в окопах в размноженном на ротаторе виде» (Вел. кн. Александр Михайлович).
Брусилов пишет о том же: «Во время моей секретной переписки по этому поводу частными письмами с Алексеевым, на мой фронт приехал председатель Государственной Думы Родзянко и спросил разрешения посетить фронт, именно “особую”» армию. Уезжая обратно, он послал мне письмо, в котором сообщал, что вся гвардия вне себя от негодования, что ее возглавляют лица, неспособные к ее управлению в такое ответственное время, что они им не верят и страшно огорчаются, что несут напрасные потери без пользы для их боевой славы и для России. Это письмо мне было на руку, я препроводил его при моем письме Алексееву, с просьбой доложить Государю, что такое положение дела больше нетерпимо и что я настоятельным образом прошу назначить в это избранное войско, хотя бы только на время войны, наилучшее начальство, уже отличившееся на войне и выказавшее свои способности. В конце концов все выше перечисленные лица (Безобразов, гр. Игнатьев, Вел. кн. Павел Александрович, Раух) были сменены и командующим этой армией был назначен Гурко».
«Доходили до меня сведения, что задумывается дворцовый переворот, что предполагают провозгласить Наследника Алексея Николаевича Императором при регентстве Вел. кн. Михаила Александровича, а по другой версии – Николая Николаевича, но все это были темные слухи, не имевшие ничего достоверного. Я не верил этим слухам потому, что главная роль была предназначена Алексееву, который якобы согласился арестовать Николая II и Александру Федоровну; зная свойства характера Алексеева, я был убежден, что он это не выполнит» (ген. – адъют. А. Брусилов «Мои воспоминания»).
Министр торговли и промышленности пишет об Алексееве следующее: «Постоянные личные и письменные сношения с Родзянкой, Гучковым, Поливановым и другими “общественными” деятелями, скоро натолкнули его на политическую деятельность. Он увлекся войной внутренней, между тем как он был признан Монархом исключительно для войны внешней.
Чрезмерная близость к Государю привела к тому, что, вместо того, чтобы, узнав и изучив все многочисленные положительные и некоторые, быть может, отрицательные стороны, без которых не существует на земле человека, использовать эти обе стороны для общего блага, он очевидно верил своим либеральным единомышленникам, стремившимся дискредитировать Монарха.
