Первым каменным храмом на Руси явилась церковь Святой Богородицы Десятинная. После крещения русская культура обрела наконец то духовное ядро для своей целостности, которое только и позволяет говорить о цивилизации. И эта новая духовная составляющая взывала к сотворению памятников себе – на века, в роды и в роды. Не в дереве – в камне. Тысячелетия язычества, при всей просторности и величии древних капищ, не породили у восточных славян ни одного подлинного произведения монументального искусства. Недоставало мобилизующей тысячи людей воли – но и не ощущалось необходимости. Однако теперь настали новые времена.
В 990 году, когда Владимир понял, что страна его крещена, он сразу задумал создать в Киеве подлинно монументальную церковь во имя Святой Богородицы. Это должно было бы стать разнообразно украшенное каменное здание, подобного которому на Руси еще не видели. Он послал в Византию за мастерами – каменотесами и иконописцами. Греки с готовностью оказали помощь. Под их руководством и началось возведение храма, длившееся пять лет. Местом для церкви Владимир избрал двор мучеников Феодора и Иоанна – в память об их гибели и во искупление собственной вины. Таким образом, церковь возводилась посредине киевской Горы, в окружении княжеских дворцов, которые при Владимире тоже перестраивались и украшались.
В дар строящемуся храму Владимир решил передать все те иконы, кресты и церковную утварь, которые вывез из Херсонеса. Но и приезжие греческие мастера добавили свои краски к украшению храма иконами и росписями. Владимиру этого показалось, однако, недостаточно, и для вящего украшения он поставил за Десятинной литые античные статуи, вывезенные из Крыма. Настоятелем церкви Богородицы Владимир поставил Анастаса Корсунянина, которому был благодарен за помощь, обернувшуюся христианским просвещением Руси. Вместе с ним в храме должны были служить и другие приведенные из Херсонеса священники. Согласно «Повести временных лет», Владимир «попов корсунских приставил служить» в новой церкви. Но Начальный летописец говорит – «епископов корсунских». Странная ошибка – если ошибка. Владимир в радости обращения вполне мог добиться для Анастаса и его соотечественников посвящения в епископы – конечно, в «безместные», без епархии.
Строились на Руси храмы – и, разумеется, распространялись по стране грамотность и книжность. Именно книжность виделась летописцу и видится современным ученым одним из главных признаков происходящих изменений. На Руси переписывались книги Священного Писания, переведенные некогда на славянский Кириллом и Мефодием. Фрагмент одного из таких древних списков Псалтыри на навощенных досках, «церах», обнаружен археологами в Новгороде в слоях начала XI века. На сегодняшний день Новгородская Псалтырь – древнейшая русская книга. Однако, конечно, не только (и не столько) на далеком Севере списывались книги Писания и богослужебная литература. Появлялись и первые собственные сочинения, вроде «Речи философа». Через творения славянских книжников Русь стремительно воспринимала богатства восточно-христианской культуры, соединившей в себе наследие православного христианства и эллинской античности.
Для русских людей того времени грамотность еще оставалась неким священным «умением», которое недоступно обычному человеку. Отсюда и особое, трепетное отношение к воспринимаемому на слух книжному слову. Владимир учредил школы – но не ради насаждения всеобщей учености, а для того, чтобы иметь своих, русских ученых. Сам он читать не научился и только жадно слушал чтение книг. Теперь это были уже не изложения Священной истории, а само Писание. Библия стала любимым, если не единственным, чтением новообращенного князя.
Из княжеских сыновей, стоит заметить, достоверно известно о грамотности только двоих – Ярослава и Бориса. Холодный, замкнутый в себе ум бывшего сидня Ярослава искал иной пищи, чем военные утехи, которыми он в детстве наслаждаться не мог. И это помогло ему по мере возмужания укрепляться в вере. Борис же, сын «болгарыни», рос пылким христианином. Для него, как и для отца, если не в еще большей мере, книги Писания и жития указывали жизненный путь, и Борис пылко стремился приникнуть к первоисточнику. Стоит еще сказать при этом, что Глеб, младший единоутробный брат Бориса, грамоте не учился и только слушал чтение старшего брата.
Владимир, как уже говорилось, не считал учение обязательным для князя и полагался только на способности и желание своих сыновей. Не осудим его за это – неграмотными оставались десятки правителей раннего Средневековья, славянских и германских. Например, живший в начале IX века Карл Великий, восстановитель Западной Империи, научившись читать, совершенно не умел писать. «Темное Средневековье» здесь не при чем – оно, наоборот, открыло дорогу к подлинной грамотности прежде «варварским» народам. Просто не все учились в один момент. Об умении Ярослава и Бориса читать источники говорят как о чем-то исключительном.
Однако неграмотность вовсе не мешала великому князю проникаться духом Писания. Слушая чтение Библии и житий, он восхищался деяниями древних патриархов, вождей и царей ветхозаветной эпохи. Его поражали равно гостеприимство Авраама, честность Иакова, кротость Моисея и незлобивость Давида. Он сравнивал себя с крестителем Рима, святым Константином Великим – и понимал, что пока недостоин равняться с ним. У Владимира появились новые примеры для подражания – наряду с Ольгой, о которой он отнюдь не забывал. Князь «поревновал делам святых мужей и житию их». Искренне, слезно раскаиваясь в совершенном до крещения – князь стремился уже к большему, чем просто искупление. И Писание указывало ему путь. Поступки князя, совершаемые под влиянием «словес книжных», могут показаться наивными современному человеку. Нам, читателям сотен тысяч печатных страниц, уже чуждо то преклонение перед писаным словом, которое охватывало души новокрещеных европейцев IX или X века. Но стоит ли удивляться тому, что они видели действительно священное – в священном слове Библии? Не это ли и нормально?
До глубины души поразила Владимира библейская заповедь «не убий». Князь не мог не соизмерить ее со своими деяниями. Отказаться от внешних войн он, конечно, не мог. Печенеги продолжали наседать на границы Руси. Но перестать казнить подданных было вполне в княжеской власти. Так Владимир и сделал.
На беду, вскоре после крещения, в стране «умножились разбои». Раньше «разбойниками» именовались члены бродячих дружин изгоев, которым приписывались оборотнические и колдовские способности. Как и викинги в Скандинавии, они временами прибивались к княжеским дружинам и окружались суеверным уважением. По мере усиления Рюриковичей и выстраивания огромной державы для разбойников становилось все меньше места. Когда же Русь крестилась, их образ жизни окончательно превратился в преступный для власти. Они стали разбойниками в нынешнем смысле слова. Само по себе это уже являлось поводом для озлобления. Но можно не сомневаться, что свою лепту вносили и разбредшиеся по Руси волхвы, для которых разбойники, в основном сохранявшие верность язычеству, становились товарищами по несчастью – и по борьбе.
Далеко не всегда разбойники попадали в руки своих кровников и могли быть убиты по древнему закону. Часто мстителей не оставалось или не обреталось – и тогда наступал черед княжеского правосудия. Избыточное милосердие князя, как только оно обнаружилось, немедленно придало разбойникам наглости. Церковные иерархи быстро осознали корень трудностей. К Владимиру в Киев собрались епископы и спросили князя: «Умножились разбойники. Почто не казнишь?» «Боюсь греха», – отвечал князь. «Так ты поставлен от Бога, – сказали епископы, – на казнь злым, а на милование добрым. Положено тебе казнить разбойников, но с испытанием».
