Последовательность набегов Олава несколько разнится в латинской «Истории Норвегии» (каковая только и упоминает о его зимовках в Новгороде), песнях скальдов и записях саг. Но ясно, что главными врагами Олава являлись шведы, убившие его отца, и датчане, разделившие со шведами Норвегию. Доставалось, впрочем, и другим. Олав немало разбойничал по берегам Финского залива и в Восточной Прибалтике. Особенно прославил его набег на Эйсюслу – остров Сааремаа. Главная пиратская база эстов, видимо, перестала платить дань Руси после безнаказанного набега Эйрика. Так что Олав, нападая на здешних жителей, действовал не против интересов Владимира и Ярослава. Сначала эсты попытались обмануть Олава, обещав юному викингу откуп. Однако, когда Олав высадился за обещанным, враги напали. Олав, однако, явился готовым к бою, с большой дружиной, и без труда обратил противника в бегства. Затем он огнем и мечом прошел по всему острову, разоряя его.
Прославили Олава и набеги на Готланд и Эланд – богатые острова у берегов Швеции, жившие торговлей и викингскими набегами. Разгромив островитян, он вынудил их платить дань в свою пользу. Какая-то часть этой дани, несомненно, приставала к рукам рачительного Ярослава Владимировича. Так что Новгород трудами своего князя и его юного гостя возвращал себе едва ли не с прибылью те триста гривен, что ежегодно шли за море «ради мира». Олав совершил серию набегов также на земли куров (запад современной Латвии, Курляндия), доселе не плативших дань Руси. В нескольких битвах разгромив местных обитателей, он заполучил богатую добычу.
Владимир не одобрял викингские разбои. Но в нынешней обстановке Олав Толстый, как и его тезка десятилетия назад, оказывался ценным приобретением. Эсты, куры и прочие прибалтийские племена – не говоря уже о викингах из Скандинавии – сами были далеко не безгрешны. Если Олав в интересах Руси умерял их собственное пиратство, то препятствовать этому смысла не имело. Сына Харальда Гренландца сближала и с Владимиром, и с Рогнедичем Ярославом общее желание отмстить шведам за гибель Всеволода. Если месть вершилась – а Олав часто поворачивал корабли к шведским берегам и небезуспешно сходился в бою с королевской ратью, – руками норвежского «морского конунга», то так тому и следовало быть. Русь этой войны сама не вела и не навлекала на себя новых набегов. От них заслоняла и снова богатевшая, наполнявшаяся войсками за счет славы и успехов Олава Ладога.
Беспокойства, причиняемые Олавом, со временем стали осложнять жизнь и датским конунгам. Особенно когда молодой норвежец отправился по следам своего прославленного тезки в Англию, сражаться за англосаксов против датских завоевателей. Любые осложнения датчан, мешавшие им создать в северных морях единую викингскую империю, были Руси на руку. Наконец, мужавший при русском дворе честолюбивый норвежец мог стать претендентом на престол Инглингов. Это возвращало надежды на распространение в Скандинавии русского влияния.
Нейтрализовав врагов на севере, Владимир внезапно получил и возможность умиротворить печенегов. Явилась эта возможность в лице родовитого немецкого миссионера Бруно Кверфуртского. Выходец из семьи графов Кверфуртских, Бруно принадлежал к числу истинных подвижников христианства. Для него даже высокие политические интересы Западной Империи отступали перед нуждами распространения новой веры. Своим долгом Бруно считал обращение тех народов, которые пребывают еще в язычестве. Идеалом его был пражский епископ Войтех, крестивший Польшу и Венгрию, проповедовавший пруссам и убитый ими в 997 году. Бруно надеялся преуспеть больше или стяжать мученический венец. Скорее даже последнее – частое среди латинских миссионеров, хотя и кажущееся теперь необычным, стремление. Один из первых проблесков той запредельной религиозной экзальтации, мечты об одномоментном рывке к лику Господнему, которой пронизана история средневекового латинского Запада – в отличие от ровно и размеренно, каждодневно живущего во имя Господне православного Востока.
Такая-то мечта влекла Бруно на языческий восток Европы. Бывший капеллан императора Оттона III, при его преемнике Генрихе II Бруно пришелся не ко двору. Выступая против постоянной вражды императора с поляками, Бруно покинул двор. Поддержанный польским князем Болеславом, с которым сблизился, энергичный немец проповедовал христианство в новокрещеной Венгрии и в исстари враждебной гнезненским князьям Пруссии.
Осенью 1007 года Бруно, разочаровавшись в попытках добиться искреннего обращения восточных «черных мадьяр», решил заняться обращением печенегов. Первым делом он прибыл ко двору Владимира – быть может, с рекомендациями от его зятя, Ласло Лысого. По весне Бруно собирался отправиться к печенегам. Владимир, однако, не верил в возможность обращения кочевников – и был, заметим, в целом прав. Целый месяц он едва не насильно удерживал гостя от отъезда. «Не ходи, – убеждал он Бруно, – к столь безумному народу, где не обретешь новых душ, но одну только смерть, да и то постыднейшую».{ Весь эпизод описан в письме Бруно к императору Генриху от 1008 года. «Русский фрагмент» не раз переводился. Опираемся на перевод А.В. Назаренко в книге: Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 314–315.} Бруно, на взгляд князя, был еще молод – ему едва исполнилось тридцать. Однако он продолжал настаивать. Наконец Владимиру явилось некое видение, связанное с немецким проповедником, он устрашился и решил его отпустить. Князь, конечно, был тронут миссионерским усердием латинского монаха и искренне за него беспокоился. Видение же убедило Владимира, что Бруно ведом Богом – хотя он и страшился, что к мученичеству.
Двухдневный путь от Киева до Змиевых валов, защищавших Русь от печенегов, Бруно проделал в сопровождении князя и его дружины. Поднявшись на вал, князь перед вратами в частоколе «спрыгнул», по словам Бруно, с коня, и в сопровождении бояр пешком вышел следом за немцем. Бруно, держа в руках большой крест, поднялся со своими спутниками на соседний холм или вал и на прощание, призывая одновременно помощь основателя римского престола, воспел стих из Евангелия: «Петр, любишь ли Меня? Паси агнцев моих!» Князь оставался на валу у ворот. Когда отзвучали слова песнопения, один из бояр поднялся к Бруно со словами Владимира: «Я проводил тебя, здесь кончается моя земля и начинается вражеская. Именем Господа прошу тебя, не губи к моему позору своей молодой жизни, ибо знаю, что завтра до третьего часа суждено тебе без пользы, без вины вкусить горечь смерти». «Пусть Господь откроет тебе двери рая так же, как ты открыл нам дорогу к язычникам!» – пожелал Бруно князю в ответ. И продолжил путь.
Бруно направлялся к главным становищам печенегов на Правобережье, надеясь там обратиться к вождям народа. Встреча с кочевыми разъездами в планы его не входила, но на третий день пути они все же трижды натыкались на печенегов. Всякий раз в немцах видели врагов и собирались убить, но Бруно и его спутники «по чудесному знамению» все три раза избегали смерти и освобождались. Было это в пятницу, в воскресенье же Бруно добрался до основной орды. Его появление никого не обрадовало. Старшины оставили немцев на волю народного собрания. Убить их, пришедших с проповедью чужой веры из враждебной страны, казалось вернейшим решением.
Это мнение разделяла и масса народа. Когда минула неделя и кочевники собрались в главный стан, проповедников плетями погнали на их сходку. Здесь их призыв к обращению потонул в общем вопле. Над головами Бруно и его соратников взлетели «тысячи» мечей и топоров. Очевидно, Бруно не сдерживался в выражениях по поводу языческих богов и обычаев, и это еще более взбесило печенегов. Немцев не убили – однако избивали, таская по стану, до темноты. Наконец с наступлением ночи знать отняла их у разбушевавшегося народа. То немногое, что Бруно все-таки удалось донести до слушателей, убедило печенежских ханов в одном – немец не лазутчик Владимира, а просто мирный проповедник, от которого особого зла ждать не приходится. Вместе с тем он мог быть и предметом некоего торга с Русью. Так что миссионеров не только оставили в живых, но и поселили в орде. Им позволили вести разговоры о вере. Правда, без особого успеха. За пять месяцев (примерно с апреля по август 1008 года) Бруно удалось обратить лишь три десятка печенегов. Зато он обошел три из четырех печенежских орд, живших на Правобережье, и имел беседу с послами от вождей четвертой, куда его не пустили.
