У Суворова между тем обморок следовал за обмороком, рана воспалилась, он едва дышал и уже призвал священника, исповедаться. Однако и в таком состоянии Суворов не удержался от язвительной реплики. Когда к нему был послан дежурный генерал Рахманов, который передал генерал-аншефу гневное письмо главнокомандующего и спросил, что сказать светлейшему, Суворов ответил:
Я на камешке сижу,
На Очаков я гляжу!
Впрочем, между Рахмановым и Суворовым была давняя неприязнь еще по совместной службе на Кубани, и он мог кое-что прибавить светлейшему и от себя.
На третий лень генерал-аншеф уехал в Кинбурн, чтобы иметь наблюдение за неприятельским флотом и, по взятии Очакова, не пропускать его в лиман. Однако приехал туда совсем больной, его лихорадило, он с трудом дышал, появилась желтуха. Местные доктора собрали консилиум, осмотрели рану. Она оказалась воспаленная и нечистая. Из нее вынули несколько кусочков сукна. Только через месяц Суворову стало лучше.
О неудачном деле 27 июля Потемкин, разумеется, известил императрицу. Прочитав письмо фаворита, Екатерина расстроилась и высказала своему секретарю Храповицкому:
– Пошалил Суворов, бросившись на крепость без спроса, а потому и потерял четыре сотни человек, да сам рану получил. А все почему? Да потому что был пьян!
История докажет, что пьяным генерал-аншеф не был, но слухи по столице поползли о нем нехорошие.
Увы, одна беда не приходит. Суворов стал было уже поправляться, как утром 18 августа в Кинбурне произошел мощный взрыв, за ним еще и еще. Это взорвалась лаборатория, где снаряжались бомбы для осадной артиллерии. Что касается генерал-аншефа, то он квартировал совсем рядом со злосчастной лабораторией. Суворов спасся чудом. После первого взрыва он, вскочив с кровати, кинулся к двери. В этот момент в его комнату влетела бомба, которая тут же разорвалась, разворотив стену и разнеся в щепки кровать. Разлетевшимися щепками Суворова ранило в лицо, в грудь, в руку и ногу. Так как лестница была уничтожена взрывом, генерал-аншеф спустился по перилам во двор, который был завален разорванными телами. Не обращая внимания на кровь и раны, он кинулся сразу выяснять, что же произошло.
Над Кинбурном повисла туча густого порохового дыма. В крепости началась паника, и только вмешательство генерал-аншефа несколько успокоило оставшихся в живых. Убитых насчитали более восьми десятков, а так как погибли все снаряжавшие бомбы, то установить причину взрыва не удалось. Комендант крепости был тяжело ранен, а полкового батюшку убило прямо у алтаря. Раненого Суворова вынесли в поле, где перевязали. Обрадованный взрывом в Кинбурне, очаковский сераскир Хусейн-паша послал письмо Эски-Гассану, чтобы тот, не теряя времени, сделал вылазку на косу. Но старый моряк от этого приглашения отказался:
– На косе все еще сидит проклятый Топал-паша, и лучше его не задирать!
Топал-пашой (хромым пашой) турки звали за хромоту Суворова.
Потемкин весьма был взволнован взрывом и еще одним ранением Суворова, однако, чтобы не потерять лица, выразил соболезнование генерал-аншефу лишь от имени своего секретаря Попова.
Осадные работы вокруг Очакова между тем продолжались. Екатеринославская армия, расположившись в трех с половиной верстах от крепости, охватила ее кольцом. Главная квартира находилась на правом крыле. Для противодействия вылазкам турок из крепости начались осадные работы. По завершении сооружения двух батарей на правом крыле была заложена еще одна на левом. Устройством батарей занимался произведенный к этому времени в бригадиры Корсаков. Буквально через несколько дней он погибнет при очень странных обстоятельствах. По официальной версии Корсаков поскользнулся, упал в ров и напоролся на собственную шпагу. Однако самого падения никто не видел. К тому же шпага бригадира почему-то оказалась не в ножнах. Ходили слухи, что доставлявшего туркам много хлопот Корсакова зарезали лазутчики по приказу очаковского сераскира.
– Отечество потеряло в Корсакове человека редкого! – с грустью сказал, узнав о смерти талантливого инженера, Суворов.
27 августа турки произвели вылазку на батарею левого крыла. Янычары бесстрашно бросилась на батарею, завязав ожесточенную драку с егерями, которая продолжалась более четырех часов. Турки дрались храбро, но, потеряв до пяти сотен убитых, ушли в крепость. Наши потери тоже были велики. Был ранен в голову и командир бугских егерей, генерал-майор Кутузов был ранен в голову. Пуля, ударив в щеку, вышла в затылок. Уже на следующий день принц де Линь, отправляя донесение императору Иосифу, написал: «Принц Ангальт сменил генерала Кутузова, того самого, у которого в прошлую войну голова была насквозь прострелена пулею позади глаз и который, по беспримерному счастию, не лишился зрения. Вчера этот генерал получил другую, подобную той, рану в голову же, пониже глаз, и умрет сегодня или завтра».
Весь лагерь гадал, выживет Кутузов или нет. Предлагали даже пари, но на то, что генерал выживет, не хотел ставить никто. У Кутузова была уже одна пуля в голове, тогда он чудом выжил, и вот теперь снова смертельная рана, два раза чуда не бывает!
Но проходили дни, а русский генерал все не умирал.
Наконец, главный врач армии Массо, убедившись в том, что живучий генерал не умрет, самолично отписал императрице Екатерине: «Должно полагать, что судьба назначает генерала Кутузова к чему-либо необычайному, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам науки медицинской».
Не слишком хорошо обстояли дела и у противника. Из мемуаров переводчика канцелярии светлейшего Цебрикова: «12-го августа… Ежели верить константинопольскому нашему корреспонденту, то турки немощны – казна их вся уже истощена. Начинаются бунты и в самом Стамбуле. Капитан-паша для усмирения и ободрения народа, а наипаче воинства, велел все силы и способы употребить поймать одно российское судно и привесть его в столицу. Правда, многочисленный у них флот, но не надежен и худо состроенный, кроме трех линейных кораблей, весьма исправно вооруженных и всем снабженных: “Реалы”, “Капитании”, “Патроны”. Ферманы и два неферама никакого не произвели действия в Сирии и в Алепе в рассуждении набора войск. Жители тех мест отвечают, что раны после войны последней еще свежи… и никто не идет подживлять оных. В многолюдной армии во всем недостаток; от неполучения жалованья в армии учинился было бунт, и визирь принужден был за 5 верст от оной удалиться. Сотнями из армии возвращаются воины турецкие восвояси».
* * *
После того как Эски-Гассан попытал счастья в бою с Севастопольской эскадрой, его флот «в весьма худом состоянии» пришел в Варну и Каварну. Однако сам Эски-Гассан куда-то с флота запропастился. Ночью его корабль внезапно отвернул на иной курс и, не ставя в известность, ни младших флагманов, ни капитанов кораблей, прибавил парусов и скрылся в темноте. Старый хитрец снова занялся политическими играми, цена которых была очень велика – его жизнь. Оставшись без командующего, турецкие капитаны собрались на совет, на котором подписали общее прошение султану разрешить им на зиму вернуться в Константинополь. При этом они дружно «жаловались на тиранский поступок капудан-паши, который после случившегося им несчастия в Кинбурнском лимане многих невинно смертию казнил». Когда Эски-Гассан наконец прибыл к своему флоту, донос был уже отправлен.
