Хождение в народ
О том, как проходила пропаганда революционных идей народниками среди основного населения России, можно отчасти судить по воспоминаниям А.О. Лукашевича, одного из рядовых участников «хождения в народ».
Он приехал из Херсона в Петербург летом 1873 года и поступил в Технологический институт. В общество чайковцев Александра Лукашевича приняли благодаря рекомендации, полученной им от Ф.В. Волховского, который еще с конца 60-х годов участвовал в революционных кружках.
У чайковцев Лукашевич обычно встречался с Купреяновым, Д.А. Клеменцом, А.Я. Ободовской (Сидорацкой), С.С. Синегубом, С.Л. Перовской и Л.Э. Шишко. Они вели пропаганду среди рабочих в нескольких петербургских фабрично-заводских районах. Эти убежденные народники произвели на него сильное впечатление самоотверженностью, энергией, простыми товарищескими отношениями.
Не раз, приходя в одну из их квартир, он видал пропагандистов-лекторов после беседы в какой-нибудь артели. Они с воодушевлением сообщали товарищам об успехах своей работы и о том, какими дельными пропагандистами становятся, в свою очередь, наиболее активные заводские и фабричные рабочие.
Иногда приходили и сами рабочие. Появлялся на столе самовар, а к нему сухари да сырая репа из ближайшей овощной лавки. Такое скромное застолье вызывало веселье. Нередко деловые совещания прерывались шутками, фантастическими проектами, смехом.
Лукашевич еще в Херсоне задумал «уйти» в рабочие и заняться просвещением народа где-нибудь в Центральной России. Этот план одобрили. Его познакомили с молодыми людьми, желавшими поступить так же. Среди них были гимназист из Воронежа Владимир Богомолов и еще два его земляка.
С ними скоро сблизилась компания бывших юнкеров Михайловского артиллерийского училища. Эти молодые люди восхищались декабристами и были настроены радикально. Сообща они устроили две мастерские: кузнечную и слесарно-столярную, где принялись осваивать ручной труд.
Несмотря на дружеские отношения с Лукашевичем, чайковцы не торопились посвящать его в свою деятельность и не сообщали ему о других подобных кружках в Петербурге, Москве и некоторых университетских городах. Конспирацию они сохраняли строго.
Однажды на одном из собраний он увидел новое приметное лицо. Незнакомец своим возрастом (около тридцати лет) и окладистой русой бородой (что, вероятно, и стало основанием для его псевдонима – Бородин) выделялся между всеми собравшимися. Большой ум и необыкновенная доброта чувствовались в его словах и взгляде. Несмотря на простую одежду, он производил впечатление переодетого профессора. Как позже выяснил Лукашевич, это был выдающийся ученый, князь Петр Алексеевич Кропоткин.
Через некоторое время, присмотревшись к Лукашевичу, чайковцы постановили принять его в свою среду, ознакомив с основами их организации. Впрочем, многие дела кружка он уже знал, о других догадывался. Но такое доверие, оказанное ему, юноше, он счел великой честью, которую ему еще надо заслужить.
Мастерские начали функционировать только в начале 1874 года, когда в Петербурге усилилось брожение среди учащейся молодежи. Происходили шумные многолюдные сходки. На них горячо обсуждались всевозможные вопросы – от политических до личных, связанных с поведением при выступлениях против существующего режима. Порой все это переходило в перебранку или пустые словопрения.
Занятый устройством мастерских и работой в них, Лукашевич редко и без особой охоты посещал такие сходки. Но отчасти именно благодаря ним пополнялись ряды желающих идти в народ, чтобы от слов перейти к делу. Устоявшиеся кружки чайковцев и, например, бакунинского направления, группировавшиеся около Ф.Н. Лермонтова (рано арестованного и умершего в тюрьме), высылали на сходки своих представителей, которые или выступали на них лично, или только направляли вербовку, учитывая данные прений.
Началось движение 1874 года, которое охватывало значительную часть учащейся молодежи, откликнувшейся на призывы. Правда, последовали и ответные меры властей: аресты чайковцев. Потерпели урон и учебные мастерские народников: одновременно с чайковцем Н.Л. Чарушиным был арестован и один из «мастеровых» – юноша Владимир Богомолов. Серьезных улик против него не было, однако Третье отделение собиралось «пристегнуть» его к предстоящему процессу над революционерами.
«Я до сих пор, – писал А. Лукашевич, – через 32 года не могу забыть сильного потрясения от ареста Владимира Александровича Богомолова, с которым я подружился на общей работе. Он и по возрасту очень подходил ко мне и чем-то напоминал товарищей по херсонскому кружку, среди которых у меня остались близкие друзья… Его арест я почувствовал как глубокое личное горе. Мне, еще не испытавшему тогда тюремного заключения, представлялось глубоко трагическим его положение там, за решеткой, в полной власти врагов.
Удар в моих глазах усугублялся тем, что товарищ был оторван от дела в момент приготовлений, когда он не успел, как следует даже и приступить к делу. Я пытался вообразить себе, какую муку должен испытывать этот умный, симпатичный, преданный делу юноша, этот любимый всеми товарищ… Вот он не успел и первого шага сделать и уже, как говорится, помер без покаяния… Меня стала неотступно преследовать мысль, что такая же злая участь, какая постигла его, ежеминутно грозит и каждому из нас. Завтра, быть может, сегодня, сейчас и мы будем изъяты, выхвачены – тоже “без покаяния”… Это настроение передалось и другим, и под влиянием его мы решили ускорить наш поход, не ждать уже, когда мы будем “готовы” для пребывания в народе, для пропаганды в его среде, – не ждать, а отправляться скорей, скорей, пока нас – ничего не успевших еще сделать – не забрали и не засадили в каменный мешок, как Богомолова, которого не суждено уже было никому из нас увидеть.
Он погиб трагически: был доведен до самоубийства пыткой одиночного заключения, продолжавшейся для него около двух лет. Он был, вероятно, первою жертвою в страшном по числу загубленных жизней, тогда еще совсем новом петербургском Доме предварительного заключения».
Шесть человек, включая Лукашевича, стали готовиться к выходу в народ. Они передали кузницу и слесарно-столярную мастерскую другому, вновь сформировавшемуся кружку народников. Подготовку к революционной пропаганде проводили основательно, почти как военную операцию, сначала решив провести рекогносцировку, как писал в своих воспоминаниях Лукашевич, «на театре будущих военных действий… именно она, эта рекогносцировка должна была доставить более надежные данные для будущего похода. Было решено разбиться попарно. Пары формировались, конечно, по личным симпатиям, и со мной в паре оказался один из артиллеристов – Давид Александрович Аитов, с которым я сошелся всего ближе и с которым после ареста Богомолова работал вместе и в кузнице, у одного горна».
Они выбрали себе Владимирскую губернию; другие две пары (из бывших артиллеристов) – Костромскую и Нижегородскую. Они считали, что население именно этих губерний должно быть типичным для всего великорусского племени. Перед отъездом каждый наблюдал некоторое время прибывающих в Петербург и выезжающих из него рабочих, намечая для себя образцы для подражания: надо было иметь безукоризненную внешность, быть «своим среди чужих». Выбирали соответствующий полушубок, головной убор, котомку, рукавицы. Когда все необходимое было куплено, заготовлено и налажено, они простились с наиболее близкими друзьями, получив от них сердечные напутствия с пожеланиями всяческого успеха, «побед».
