Зимний дворец
Наконец 5 февраля Халтурин подошел к Желябову, поздоровался и спокойно сказал: «Готово». И тут же грянул оглушительный взрыв. Огни во дворце потухли. Тьма накрыла Дворцовую площадь. Раздавались крики, бежали люди. Тревожно звеня, промчалась пожарная команда. Террористам долго оставаться здесь не было смысла. Желябов отвел Халтурина на квартиру. Там Степан, едва стоявший на ногах, спросил, есть ли оружие, добавив: «Живым я не сдамся».
Его успокоили: квартира минирована такими же динамитными бомбами, которые он взорвал.
Когда выяснилось, что царь не пострадал, Халтурин впал в отчаяние. Его успокаивали: мол, взрыв потряс всю Россию и отзовется на Западе.
При взрыве разрушился свод между подвалом и первым этажом, рухнуло несколько перегородок. В «малиновой» комнате лишь приподнялось три щита паркета, а в «желтой» (столовой) появились трещины в стене и вылетели отдушины воздушного отопления, разбились бокалы и тарелки. Царской семьи в этих комнатах не было. Погибли 11 человек, в основном, солдаты, находившиеся на гауптвахте. Раненых было 56.
В прокламации «Народной воли», выпущенной в связи с покушением, говорилось: «С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венчанного злодея. Но пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения неизбежны».
Профессия – революционер
Покушение в Зимнем дворце могло стать предупреждением для террористов: слишком дорого оплачивается «охота» на царя, а результаты ее сводятся лишь к недопустимым жертвам ни в чем не повинных людей и ужесточению репрессий. Но, встав на путь вооруженной борьбы, народовольцы уже не сошли с него.
Что двигало ими? Стремление отомстить за казненных и отправленных в тюрьмы и на каторгу товарищей? Надежда на то, что цареубийство всколыхнет народ на восстание? Вера в справедливость своего смертного приговора Александру II? Отчаяние из-за крушения иллюзий о революционной ситуации в стране и скором торжестве революции?
По-видимому, сказывались в той или иной мере все эти факторы. Но едва ли не более всего влияла инерция – необходимость продолжать начатое дело. Оно уже длилось для некоторых народовольцев 5 лет, а то и больше; стало неотъемлемой частью их жизни, придававшей ей насыщенность, содержание, смысл.
Создание «Народной воли» можно толковать как оформление в России организации профессиональных революционеров. Безусловно, и до этого существовали различные тайные общества и революционные кружки, были отдельные личности, полностью посвятившие свою деятельность низвержению существующего строя. Но даже «Земля и воля», пожалуй, лишь подготавливала почву для формирования хорошо законспирированной организации, имеющей оружие и взрывчатку, свои тайные лаборатории и мастерские, своих боевиков, а также широкую сеть сторонников, охватывающую практически всю Европейскую Россию.
К этому времени тайная полиция обрела огромные возможности и опыт в борьбе с политическими преступниками. Была учреждена слежка не только за революционерами, но и за многочисленными «неблагонадежными» лицами. Из этой среды вербовали предателей – подкупом, запугиванием или шантажом, внедряя туда своих агентов.
Но и революционеры постоянно совершенствовали методы своей работы. Одним из наиболее талантливых конспираторов был Александр Дмитриевич Михайлов. Он писал, имея в виду период становления «Земли и воли»:
«В кружке народников, который лег в основание проекта организации революционных русских сил и в который я… вошел как член-учредитель, все мои помыслы были сосредоточены на расширении практической выработки и развития организации. В характерах, привычках и нравах самых видных деятелей нашего общества было много явно губительного и вредного для роста тайного общества; но недостаток ежеминутной осмотрительности, рассеянность, а иногда и просто недостаток воли и сознательности мешали переделке, перевоспитанию характеров членов соответственно организации мысли. И вот я и Оболешев начали самую упорную борьбу против широкой русской натуры. И надо отдать нам справедливость – едва ли можно было сделать с нашими слабыми силами более того, что мы сделали. Сколько выпало на нашу долю неприятностей, иногда даже насмешек! Но все-таки в конце концов сама практика заставила признать громадную важность для дела наших указаний, казавшихся иногда мелкими. Мы также упорно боролись за принципы полной кружковой обязательности, дисциплины и некоторой централизованности. Это теперь всеми признанные истины, но тогда за это в своем же кружке могли глаза выцарапать, клеймить якобинцами, генералами, диктаторами и проч. И опять-таки сама жизнь поддержала нас – эти принципы восторжествовали. Я часто горячился в этой борьбе…»
По словам видного народовольца Л. Тихомирова (ставшего позже монархистом), Михайлов хорошо понимал, что осторожность, осмотрительность и практичность составляли для существования революционной организации необходимые условия. Этих качеств он требовал от каждого революционера. Сам был чрезвычайно осмотрителен и практичен и постоянно замечал ошибки других и указывал на них. Не признавал никакой небрежности, считая это нечестностью по отношению к организации, недостаточной преданностью революционному делу.
Например, когда один товарищ иногда заходил проведать жену свою, находившуюся под надзором, Михайлов возмущался:
– Он шляется к жене, где его стерегут и могут забрать; наконец, его могут проследить на другие квартиры!
Такие поступки он считал преступной подлостью. В данном случае его особенно огорчало, что она исходила от человека, которого он глубоко уважал. Против подобной неряшливости Михайлов постоянно выступал и, по словам Тихомирова, «оставался каким-то ревизором революционной конспирации». Даже сам порой говорил совершенно серьезно: «Ах, если бы меня назначили инспектором для наблюдения за порядком в организации!»
Порой ему предоставляли право такого наблюдения, и тогда он следил по улицам за товарищами, чтобы убедиться в их осторожности. Однажды его соратник А. Квятковский заметил эту слежку, чем несказанно обрадовал Михайлова. Но зато беда, если кто-нибудь не обращал внимания на то, что за ним наблюдают. За такую провинность он не уставал упрекать, повторяя, что революционеру необходимо соблюдать конспирацию не только ради собственной безопасности, но и для того, чтобы невольно не выдать товарищей.
Иногда на улице он мог неожиданно заставить своего спутника читать вывески и рассматривать физиономии на разных расстояниях. Если оказывалось, что человек близорук, следовало указание: «Ну, брат, очки покупай непременно». И не просто давал рекомендацию, но и добивался, чтобы она была исполнена.
Один близорукий заявил, что доктор запретил ему носить очки под страхом ослепнуть совсем. Михайлов настаивал: «Ну, откажись от таких дел, где нужно посещать конспиративные квартиры. Делай что-нибудь другое». Но тут выяснилось, что этот человек нужен именно как связной, посещающий подобные квартиры.
