А вот Достоевского и его товарищей прежде судила царская власть не за терроризм, а лишь за свободомыслие и вынесла приговор: смертная казнь! Ну, хорошо, их помиловали, но сколько было погублено молодых революционеров, не совершивших убийства. Не они были инициаторами террора, а государственная власть.
В общем, получилось по Торе и Ветхому Завету: око за око, смерть за смерть. Призывы жить по Новому Завету, по высшему закону любви и взаимопомощи остаются недостижимым идеалом. Как это ни странно, осуществить его стремились именно революционеры. Такова была их цель. Однако в общественной жизни, как показывает печальный и трагический опыт тысячелетий, путь к ней усеян не розами, а кровью и слезами.
Не по воле народа
Странная ирония судьбы: организация, называемая «Волей народа», не имела, по существу, никакого отношения к волеизъявлению русского народа. Она выражала убеждения и устремления лишь малой образованной части населения России, преимущественно молодых и пылких интеллигентов.
Как мы знаем, даже среди революционеров далеко не все поддерживали их основной прицел – на политический террор. Что уж там говорить обо всем народе!
Можно ли вообще говорить о какой-то единой воле народа? Она проявляется лишь в экстремальных ситуациях, когда под угрозой судьба Отечества. Так было в войну 1812 года и много позже, в Великую Отечественную, а также перед ней и после нее, когда русский советский народ смог отстоять и дважды возродить свою Родину, превратив ее в величайшую державу.
Во второй половине ХIХ века ничего подобного не было и быть не могло. Большинство населения страны продолжали жить в более или менее стабильной обстановке, хотя и в бедности. Но до отчаяния доходили немногие. Что желал народ? Или, конкретнее, крестьяне? Конечно же, не революционных потрясений.
Учтем: в те времена почти все семьи были многодетными, хотя детская смертность была огромной. В отличие от молодых интеллигентов крестьяне вынуждены были заботиться о том, как прокормить семью, надеясь на послабление прежде всего экономического гнета. Безусловно, недовольных существующими порядками было много. Но для поджигателей революционного пожара это был «сырой материал».
Почему бы крестьянин поверил молодому горожанину, что для улучшения жизни необходимо разрушить государственный строй?
Во-первых, просто ли это сделать? Учинить бунт? Да мыслимо ли устоять против полиции, вооруженных казаков и регулярных войск?
Во-вторых, для чего вдруг этот образованный господин желает свергнуть царя? Говорит, ради блага крестьян. Уж нет ли у них на смену другого царя? И чем он будет лучше нынешнего, Освободителя? Этот вроде бы старается облегчить крестьянскую долю, да только мешают ему чиновники и помещики, покушения на него устраивают.
В-третьих, как знать: если совсем избавиться от царя, лучше от этого будет крестьянину или хуже? Говорят, будто тогда начнет править народ, выборные. А что у них получится, кроме всяческих споров? А может быть, они о себе станут заботиться, а не о крестьянах?
В-четвертых, кто этот молодой господин, который умеет так складно говорить? А может быть, подослан он урядником или тайной полицией, а то и каким-нибудь другим государством? Что у него на языке – это одно, а что на уме?
Примерно так должны были размышлять мужики. Каждому из них могли приходить в голову те или иные из этих соображений. Немногие из крестьян отличаются излишней доверчивостью. Тем более когда перед ними незнакомый человек. Представив себя на месте крестьянина, да еще обремененного семьей, нетрудно понять, почему хождение образованной молодежи в народ не дало практически никаких результатов.
Организация с названием «Народная воля» в действительности не отражала воли русского народа. Вот и пришлось революционерам перейти к другой стратегии: делать ставку на тайный заговор и государственный переворот – примерно то же самое, что провозгласил в «Катехизисе революционера» Нечаев. Сказывалось неизбежное следствие существования любой тайной организации: она изолирует себя от народных масс, от общества.
«Революционер, – писал Николай Бердяев, – порвал с гражданским порядком и цивилизованным миром, с моралью этого мира. Он живет в этом мире, чтобы его уничтожить. Он… знает лишь одну науку – разрушение. Для революционера все морально, что служит революции… Революционер уничтожает всех, кто мешает ему достигнуть цели. Тот не революционер, кто еще дорожит чем-нибудь в этом мире. Революционер должен проникать даже в тайную полицию, всюду иметь своих агентов. Нужно увеличить страдания и насилие, чтобы вызвать восстание масс. Нужно соединяться с разбойниками, которые настоящие революционеры… Психология эта таинственна потому, что при этом нет веры в помощь Божьей благодати и в вечную жизнь, как в христианстве. Многие же христианские добродетели отречения требуются от революционера, хотя и для другой цели».
Надо заметить, что вера в Божью благодать не мешала многим из христиан совершать преступления самые жестокие, подчас чудовищные. Ведь и за смерть Александра II революционеры заплатили, что называется, втридорога, несколькими молодыми жизнями. Разве новый православный царь поступил по заповеди Христа? Нет – по Торе и Ветхому Завету. И не просто кровь за кровь, смерть за смерть, но еще больше крови и смертей!
Дело ведь не в том, во что веришь формально, исполняя обряды. Дело в том, как веришь, насколько искренне и самоотверженно, не на словах и в обрядах, а в поступках (недаром Христос учил распознавать лжепророков не по словам, а по делам их).
У революционеров была вера в справедливость своих идеалов свободы, равенства, братства. Они стремились к свободе и счастью для всех, для народа, а не только некоторых «избранных». Они были уверены, что русский народ заслуживает лучшей доли, а не только рабской покорности господам. Они пытались освободить от экономического и духовного гнета тех, о ком Николай Некрасов писал, что они все терпят во имя Христа:
Чьи не плачут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста,
Чьи работают грубые руки,
Предоставить почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться страстям и мечтам.
Но ведь любому терпению приходит конец. И тот же Бердяев признавал: «Анархизм столь же характерное порождение русского духа, как и нигилизм, как и народничество. Это один из полюсов в душевной структуре русского народа. Русский народ – народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он же склонен к бунту, к вольнице, к анархии… Стенька Разин и Пугачев – характерно русские фигуры, и память о них сохранилась в народе».
Добавим: память сохранилась добрая, почтительная. Кстати сказать, и об Иване Грозном народная память такая же, о чем свидетельствуют сказания (в отличие от мнения политизированных историков). И дело тут, пожалуй, не в склонности к анархии, существующей у всех народов, хотя и в разной степени, и не в его желании стать материалом для великой державы (что уже само по себе унизительно и аморально: люди – как материал, «человеческий фактор», как средство, а не как цель).
