– У меня, мой друг, мужиков нет, и оттого никто меня не клянет. Велика ли у тебя семья?
– Три сына и три дочки. Первенькому-то десятый годок.
– Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?
– Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду не умрет. Видишь ли, одна лошадь отдыхает, а как эта устанет, возьмусь за другую; дело-то и споро.
– Так ли ты работаешь на господина своего?
– Нет, барин, грешно было бы так же работать. У него на пашне – сто рук для одного рта, а у меня две – для семи ртов».
Не удивительно, что Радищев, обращаясь к помещикам, восклицал: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, – воздух. Да, один воздух».
Правда, порой чаша терпения крестьян переполнялась. И тогда они могли при случае даже убить своего мучителя и кровопийцу помещика. В XIX веке российская статистика в этом пункте была фальшивой: не учитывалось, сколько помещиков погибали от рук своих крепостных (в официальных сводках обычно в таких случаях констатировали смерть от апоплексического удара). Наказать конкретных виновников чаще всего не было возможности, потому что у крестьян практиковалась круговая порука.
Спору нет, со временем суровость крепостных порядков не увеличивалась, а уменьшалась, а там и произошла «революция сверху»: отмена Александром II крепостного права. Впрочем, революцией называть такой шаг можно только для красного словца, ибо государственный строй и соотношение социальных групп в результате не изменились.
Но если велико было внутреннее возмущение крепостных и работных людей своим бесправным положением, то почему же не превратилось пугачевское восстание в полноценную революцию, подобно тому, что произошло во Франции? Там ведь тоже все начиналось со смуты, огромного числа нищих и обездоленных, отдельных бунтов.
Советская историософия давала этому такое объяснение. «Трагедией восставшего крестьянства было то, – писал М.Т. Белявский, – что, поднявшись на борьбу, героически сражаясь со своими угнетателями, оно не могло противопоставить самодержавно-крепостническому строю новый общественный строй. Восстание, несмотря на размах, как и прежние выступления народных масс, было стихийным – восставшие не имели ясной политической программы борьбы и могли лишь противопоставить “плохой дворянской царице” Екатерине II “хорошего”, “доброго” царя».
Такое объяснение трудно считать убедительным. Как мы видели на примере некоторых указов Пугачева, у него достаточно ясно очерчивалась политическая программа установления монархически-анархического государства. По тем временам, учитывая особенности общественного сознания, это была вполне разумная и реалистическая идея. Поставить во главе государства «крестьянского царя» – разве этого мало?
Для России того времени это была, можно сказать, программа-максимум. Кстати, и французы не выступали за коммунистические идеалы. Лозунг «Свобода, равенство, братство» вполне подходил не только для масонских лож и французских революционеров, но и для русских мужиков, которые пошли за Емельяном Ивановичем Пугачевым. То, что у них, мужиков, такие слова не были в обиходе, ничего принципиально не меняет. Русский вариант можно сформулировать так: «Воля, Справедливость, Братство». Суть остается все той же.
Во Франции большинству крестьян жилось не лучше, чем в России (и это несмотря на то что там природные условия несравненно благоприятнее для сельского хозяйства, чем у нас). Вот что писал об этом П.А. Кропоткин в книге «Великая французская революция»:
«Бедственное положение громадного большинства французского крестьянства было, несомненно, ужасно. Оно, не переставая, ухудшалось с самого начала царствования Людовика XIV, по мере того, как росли государственные расходы, а роскошь помещиков принимала утонченный и сумасбродный характер, на который ясно указывают некоторые мемуары того времени. Особенно невыносимыми делались требования помещиков оттого, что значительная часть аристократии была, в сущности, разорена, а потому старалась выжать из крестьян как можно больше дохода…
Через посредство своих управляющих дворяне обращались с крестьянами с суровостью настоящих ростовщиков. Обеднение дворянства превратило дворян в их отношениях с бывшими крепостными в настоящих буржуа, жадных до денег, но вместе с тем не способных найти какие-нибудь другие источники дохода, кроме эксплуатации старых привилегий – остатков феодальной эпохи…
Крестьянские массы разорялись. С каждым годом их существование становилось все более и более неустойчивым; малейшая засуха вела к недороду и голоду. Но рядом с этим создавался – особенно там, где раздробление дворянских имений шло быстрее, – новый класс отдельных зажиточных крестьян… В деревнях появились деревенские буржуа, крестьяне побогаче, и именно они перед революцией стали первые протестовать против феодальных платежей и требовать их уничтожения… Накануне революции именно благодаря им, крестьянам, занимавшим видное положение в деревне, надежда стала проникать в села и стал назревать бунтарский дух… И нужно сказать, что если отчаяние и нищета толкали народ к бунту, то надежда на улучшение вела его к революции».
Приведена эта большая цитата потому, что Петр Алексеевич, заставший крепостное время в России, писал, одновременно имея в виду не только Францию, но и свое Отечество. Хотя к началу ХIХ века не образовалась еще в России значительная прослойка «кулаков», деревенских аналогов буржуа, а так называемый третий класс и пролетариат находились если не в зачаточном, то в младенческом состоянии.
С XVI века во всех развитых государствах значительный удельный вес обрели горожане, а их роль в управлении страной и государственными переворотами становилась решающей. Недаром такое символическое значение обрел факт захвата в Париже Бастилии.
За Пугачева была крестьянская, фабрично-заводская, городская беднота – массы, не имевшие единого идейного стержня и сколько-нибудь определенной организованности. Была бушующая стихия, но отсутствовала целеустремленная направленность на революционный переворот, который можно свершить только там, где находится правительство. Требуется кинжальный удар в центр управления страной, чтобы парализовать действие государственной машины, точнее сказать, органов управления государством.
Подобной возможности у пугачевского восстания не было. Вот если бы восстание декабристов 1825 года совпало по времени с народными волнениями типа пугачевщины, тогда еще могло бы свершиться нечто подобное Великой французской революции. Государственный переворот должен происходить на фоне большой смуты, только в таком случае он станет революционным.
Смятение умов
Для буржуазной революции необходима достаточно крепкая и претендующая на власть буржуазия; для пролетарской революции требуется как минимум немалое количество пролетариев. А вот крестьянские революции, несмотря на огромное количество земледельцев и скотоводов во всех странах (во всяком случае, до XX века), так и не свершились. Постоянно вспыхивали крестьянские восстания и бунты, переходящие порой в крестьянские войны. Но последний шаг – к победоносной крестьянской революции – так и не был сделан.
