Еще митрополит Макарий придавал походам Ивана Грозного вид войны за веру. Филипп стоял на том же. И странно было бы ждать иного от глав Русской церкви…
Итак, до конца 1567 года отношения между царем и митрополитом – мирные, симфонические. Признаков сколько-нибудь серьезного конфликта нет, напротив, видно доброе согласие светской и церковной властей.
Филипп не забывал оставленный им Соловецкий монастырь. В конце 1566 года или в 1567-м он вызвал оттуда иноков с мощами Зосимы и Савватия да «со святыми водами». Приехавшим монахам со старцем Спиридоном во главе митрополит устроил встречу с государем. Они же, в свою очередь, порадовали его добрыми известиями: на Соловках достроили Преображенский храм, да и освятили его еще в августе, через несколько недель после того, как Филипп стал главой Церкви. Душа митрополита возликовала: давняя его затея счастливо окончилась ко благу любимой обители! В сообщении соловецких монахов Филипп мог видеть доброе предзнаменование к собственному служению…
Соловки остались в его сердце. Он писал туда грамоты, в которых видно теплое чувство. Без тихих озер, без прибрежных валунов, поросших мхом, без линии горизонта, до которой рукой подать, ему тоскливо. Печаль толкается в самую душу, мысли улетают к полночным пределам Московской державы и возвращаются, напоенные криками чаек. Холодно Филиппу в теплой Моск ве, тепло ему на холодных Соловках… Туда бы уйти, на покой, на жизнь уединенную, да хоть бы и не в пустынь, но к спокойным домовитым заботам. Здесь другие заботы, горечи в них больше, суеты, тяжести… Ах, тяжело. Но ничего не поделаешь. Бог его привел на митрополичий двор, Бог и рассудит, как ему лучше быть. Надо лишь слушать Его, видеть знаки Его воли да покоряться.
К власти митрополичьей Филипп не стремился и не желал ее нимало. Он откровенно писал на Соловки: «Меня принудили…» А Житие Филиппа донесло фразу, сказанную им Ивану Васильевичу незадолго до возведения на митрополию: «Отпусти меня, Господа ради, отпусти! Ведь ненадежное дело – вручать малой лодочке великий груз»{ «Понеж лодии мале бремя велико вручити не твердо есть».}.
Последнее письмо митрополита отправилось к далеким северным островам 30 января 1568 года. В ту пору Филипп переживал тяжелые дни. Ссора с царем набирала силу, слова обличения уже были произнесены. Милые маленькие заботы обители, стоящей посреди соленой купели Белого моря, дают последнее убежище его душе, измученной большими заботами Русской Церкви. Филиппу приходится трудно, его отношения с Иваном IV к тому времени крепко испорчены. Но простых иноков, старых своих товарищей, он ни словом не втягивает в конфликт и даже не посвящает в него. Как в первых грамотах митрополит просит братию молиться за царя и его семью, так и в последней.
Казалось бы, после кровавого кошмара, который Филипп увидел тогда, рука не поднимется написать привычные слова… Да, если это рука обычного человека. А Филипп давно научился избегать смятения чувств. Конечно, человек с царским венцом на голове может быть хорош или плох. Но государева власть имеет священный характер, и митрополит чтит ее, даже видя грехи ее носителя.
Опричная смута
Что сохранилось от Филиппа в памяти потомков? Почему он остался в истории? Мирное его архиерейское служение не известно никому, кроме специалистов по истории Церкви. Вся его жизнь с ее монашескими трудами и хозяйственными заботами оказалась предуготовлением к подвигу, совершенному на склоне лет.
Главные события его жизни связаны с восстанием против опричнины.
Автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, притом реформу неудавшуюся. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве, и в частности «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить военное управление, сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого «офицерского корпуса», независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Туда-то и рекрутировались представители старомосковского боярства. Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным направлением действий. Лишь с момента сведения митрополита Филиппа с кафедры и начала Федоровского «дела» она разрослась, приобретя гипертрофированные масштабы. Отменена же была опричнина, поскольку боеспособность вооруженных сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила и привела к катастрофическим последствиям. В частности, к сожжению Москвы татарами в 1571 году.
Итак, введение опричнины датируется январем 1565 года.
Важно помнить: политика ранней опричнины (1565–1567 годы) обходилась без масштабных репрессий. Они стали нормой позднее.
До 1565 года Иван IV делил власть над страной с влиятельными родами высшей аристократии. Ему весьма затруднительно было задействовать какой-либо экономический, политический или военный ресурс, если они оказывали сплоченное сопротивление. Но вот из состава единой державы выделился «государев удел», где царь мог всевластно распоряжаться всем и всеми. Иными словами, у него появились ресурсы для оперативного использования. Прежде всего, опричное землевладение, которым обеспечивались служилые люди из опричного боевого корпуса. И масштабный террор в картину военно-политической реформы не вписывался, он попросту не был нужен. Людей наиболее неугодных царь подверг смертной казни в первые же месяцы опричнины, но их насчитывалось немного – всего пятеро. Среди них, правда, оказался весьма популярный военачальник, герой Казани, князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский. Зато вскоре освободили из заключения князя М.И. Воротынского, такого же героя «казанского взятия», позднее проштрафившегося на ратном поле. Царь принял курс лавирования по отношению к служилой знати. Иван Васильевич не шел пока на трагическое обострение конфликта с нею. Он показывал: кого-то казню, а кого-то, не менее достойного, жалую…
Именно такова причина, по которой год с лишним между государем и митрополитом не было вражды из-за опричных дел. Всё это время большая кровь не лилась, великая жестокость еще не вышла на арену. А значит, дух любви оставался в русском обществе.
Между тем недовольство опричниной постепенно росло. Высшая княжеская знать возмущалась тем, что ее оттеснили от важнейших государственных дел. Да и тем, что на военных постах получили продвижение более худородные семейства. На рода Басмановых-Плещеевых, Вяземских, Телятевских, Черкасских, оказавшихся на вершине опричной пирамиды, смотрели с завистью: как же так? Почему они – выше всех?! Не рвань, конечно, подзаборная, но найдутся люди и познатнее! Не только знать, но все дворянство в целом было задето земельной политикой опричнины. Чтобы добыть большие поместья в удобных местах для офицеров опричного корпуса, Иван IV принялся сгонять прежних владельцев земельных владений. Великое множество дворян – как богатых, так и совершенно незаметных по своему имущественному уровню – отправились в «казанскую ссылку». Там их держали в отвратительных условиях до тех пор, пока опричные слуги царя не «освоили» их усадьбы, пока новые хозяева не завладели прочно их поместьями. Затем подавляющее большинство ссыльных вернулось в центральные районы России, получив земельные «дачи» взамен старых владений. Как правило, то, что им доставалось, оказывалось намного хуже того, что у них раньше было.
