«Иконом» Успенского собора Харлампий, зная, что Филиппа стремятся оклеветать, допросил отрока со всей строгостью. Тот со слезами признался: «Меня принудили…»
Епископы, любившие Филиппа, оставили прежнее сомнение и негодование. А у тех, кто занимал позицию Пимена, исчез повод нападать на него. Но и те и другие поняли: дело идет к лишению сана.
Филиппа упрашивали простить певчего. И он отнесся к проступку молодого человека с необыкновенной мягкостью. Обращаясь к несчастному отроку, Филипп сказал: «Пусть будет к тебе милостив Христос, любезный, пусть дарует Он тебе прощение. А ты прости тем, кто научил тебя такому». Не гневаясь на архиереев, глава Церкви молвил им горькие слова: «Знаете ли, возлюбленные, чего ради хотят меня извергнуть и подталкивают к этому царя? Я не простер к ним словес лестных, не ласкал их и не облекал в брачные ризы… Но если об истине умолчу, да не останусь в епископском чине!»
Совершенно ясно: митрополит понимал, что гнев и недоумение высшего духовенства стали результатом интриги, за которой стоят все те же опричные советники Ивана Васильевича. Архиереи были избраны ими на роль орудия для свержения Филиппа. Царь был недоволен и рассержен: первая попытка сбросить Филиппа с митрополии не удалась, напротив, добрая репутация первоиерарха укрепилась. Теперь, где бы ни встречались они с Филиппом, государь обращал к нему «немирные» слова.
Очевидно, попытка очернить Филиппа сопровождалась каким-то церковным собранием, куда съехались русские архиереи. Смысл его не был тайной за семью печатями для современников. И новгородский летописец мог именно к нему приурочить начало «вражды».
Другим архиереем, которого пытались использовать против Филиппа, стал Суздальский владыка Пафнутий. На декабрьском Соборе 1567 года он выступил как противник митрополита. Теперь в нем увидели еще одну фигуру для игры против главы Церкви.
На Соловки отправилась «следственная» комиссия, куда вошли, помимо Пафнутия, архимандрит московского Спасо-Андроникова монастыря Феодосий, опричный дьяк Дмитрий Михайлович Пивов, а также князь Василий Иванович Темкин-Ростовский, возглавивший крупный воинский отряд. Официальной целью комиссии было «испытать… каково было прежнее житие митрополита». Что же касается истинной цели, то она видна по действиям должностных лиц: выбить из соловецких насельников показания, которые можно было бы использовать против Филиппа. Поводом для отправки комиссии, очевидно, стало разбирательство, связанное с бедным певчим. Его использовали в духе: «А вдруг что-то было? Так давайте проверим основательно».
Князь В.И. Темкин располагал людским ресурсом, неадекватно большим для обыкновенной проверки «прежнего жития» игуменского. С ним было, в частности, 10 дворян. Это показывает размах следственных мероприятий. Такого нашествия столичных чинов Соловецкий архипелаг не знал никогда. Подверглись аресту настоятель Паисий и десяток старцев. Соловецких иноков направили в столицу, рассчитывая опереться на их показания, когда начнется судилище над Филиппом.
На Соловках Темкин и его люди оставили по себе дурную славу. Здесь долго поминали недобрым словом радикальные методы «следователей». Кое-кого из монахов принуждали к лжесвидетельству «ласканием», «мздоимством». Другим обещали «сановные почести». Третьих откровенно запугивали. Князь Василий Иванович и архимандрит Феодосий без устали искали следы какой-то вины Филиппа. Очевидно, к монахам, не желавшим помогать им в этом, применяли «особые» меры. Следователи нанесли соловецким старцам «многие раны», требуя «напрасно на святого неподобная глаголати». Но неожиданно для себя они встретили упорное сопротивление: старцы готовы были терпеть мучения за любимого настоятеля. Иноки отвечали на вопросы «следователей» одними и теми же словами о «непорочном житии» Филиппа на Соловках. Вместо «компромата» князю Темкину со товарищи доставались совершенно иные свидетельства: им приходилось слушать про то, как Филипп, исполнившись мыслей о Боге, пекся «о святом месте и о братском спасении».
Соловецкая обитель оказалась «крепким орешком». В самой комиссии начались разногласия.
Соловецкий летописец сообщает, что следствие велось «на весну» 1568 года. Скорее всего, комиссия приплыла на острова не ранее мая. Вернулась же комиссия, в таком случае, примерно в июне – июле. Точнее сказать не представляется возможным.
Как покажет церковный суд над митрополитом Филиппом, добытые трудами следователей материалы оказались некачественным «компроматом». Как видно, качественного просто быть не могло. Однако царь счел собранные показания и доставленных свидетелей надежным основанием для начала суда.
Возможно, Иван Васильевич колебался. Надо полагать, он не хуже Пафнутия Суздальского понял, чего стоят бумажки, привезенные князем Темкиным. Царь знал цену таким слугам. Он не торопился дать «делу» ход, возможно, еще надеясь на примирение с Филиппом, на его покорность. Ни в июне, ни в июле Филиппа не тронули. Но…
Митрополит не собирался смягчать свою позицию. Возобновление спора между ним и государем было делом времени. Очередной конфликт переполнил чашу терпения Ивана IV. Хотя бы и не видел государь правды в «обыскных речах» соловецких насельников, а все-таки слишком хотел избавиться от Филиппа, чтобы положить бумаги под сукно.
Гром грянул 28 июля 1568 года – на память святых Прохора, Никанора, Тимона и Пармена.
По старинному обычаю царь и митрополит приходили в этот день на торжество в Новодевичий монастырь, стоявший тогда за чертой Москвы. Главный храм обители, Смоленский собор, имел придел в честь названных святых. Иван Васильевич прибыл со свитой и боярами в тот момент, когда Филипп обходил крестным ходом обитель. Дойдя до Святых ворот, митрополит приготовился к чтению Евангелия. Однако тут он заметил царских слуг, стоявших в неподобающих, строго запрещенных головных уборах – тафьях. Если сравнивать с нашими временами, то это всё равно что войти в церковь, когда совершается богослужение, в тюбетейке, кипе или с пластиковыми рожками и багровой мигалкой.
Изумившись, Филипп обратился к государю с укором:
– Совершается Божественное славословие, читается Божье Слово. И слушать его подобает с непокрытой головой – во имя утверждения христианского закона. Отчего же вон те, – он показал на виновников, – почитают агарянский закон и стоят с покрытыми головами? Ведь все мы одной веры.
Царь изумился не меньше:
– Да кто?
Филипп ответил:
– Твои думные люди.
Иван Васильевич повернулся, отыскивая взглядом нарушителей порядка. Однако те уже сорвали с голов тафьи и спрятали их. Никто из рядом стоящих не посмел на них указать, поскольку они считались царскими любимцами.
Сцена становилась неудобной и для государя, и для Филиппа. Иван Васильевич озирался, свита застыла в полном молчании, все боялись лишний раз открыть рот. Но вот послышались недобрые шепотки: «Великий государь! Вранье. Да он позорит тебя!»
Иван IV вновь спрашивает митрополита, нет ли ошибки, но тот уверен в своей правоте. Именно тогда государь полностью потерял доверие к Филиппу и окончательно решил извергнуть его из сана, чтобы он «не возмущал народ». Если и были в душе Ивана Васильевича сомнения, колебания, то теперь он видит в поведении Филиппа всего лишь бессмысленное упрямство.
