Суслову, Андропову, Демичеву, Катушеву и Пономареву было поручено доработать текст статьи. Они потрудились, и вместо 12 первоначальных страниц в ней осталось не более пяти. Во многом она напоминала юбилейную статью десятилетней давности, опубликованную еще при Хрущёве. Но была еще более бессодержательной и пустой, не включала в себя ничего нового. Выдержана она была полностью в духе «каким-то хазарам, какой-то Олег, за что-то отмстил почему-то». Анализируя развернувшуюся в те дни борьбу в партийном руководстве, Рой Медведев приходит к заключению, что «при всех недостатках, умолчаниях, двусмысленных формулировках» статья о Сталине в номере «Правды» за 21 декабря 1969 года «подтверждала линию XX и XXII съездов партии». «Для всех тех, – делает историк принципиально важный вывод, – кто настойчиво добивался в течение ряда лет реабилитации Сталина, события, происходившие в аппарате ЦК КПСС в декабре 1969 года, были большим поражением, от которого фракция сталинистов позднее так и не смогла оправиться».
Что же показывают ход и окончательные результаты дискуссии конца 1960-х годов вокруг имени Сталина? В недавно увидевшем свет сборнике документов о снятии Хрущёва, который был выпущен при содействии Фонда защиты демократии А. Яковлева, без всякого смущения заявляется: «Новое руководство страны отказалось от дальнейшей десталинизации общества. Это проявилось в небольшой вроде бы детали: у Кремлевской стены установили бюст Сталина»29. Как мы видели, этот вывод не имеет под собой ровно никаких оснований даже в вопросе о надгробии на могиле многолетнего лидера СССР у Кремлевской стены – его установили под мощным давлением, в порядке некой уступки общественному мнению у нас в стране и за рубежом. В действительности наступление сторонников исторической реабилитации Сталина было отбито с крупными для них потерями – кому-то перекрыли дорогу к массовому читателю, а кого-то сместили с очень высоких партийных постов. Их уделом стали опала и маргинализация. Курс на десталинизацию был продолжен, просто теперь он потерял прежнею крикливость и проводился неспешными методами «консервативного реформирования».
Что же, в свете сказанного, следует понимать под стилем «консервативного реформирования»? Консерватизм брежневского руководства заключался вовсе не в возвращении к сталинскому прошлому. Наоборот, такой возврат означал бы разрушение той системы, стабильность которой была так важна для Брежнева и других советских лидеров той же генерации. Их консерватизм сводился к попыткам увековечить все то, что им досталось в общее пользование в момент взятия власти. То есть «консервации» подлежало именно «хрущевское наследие», и ничего больше. А все реформаторство брежневской эпохи сводилось исключительно к тому, что волей-неволей приходилось отменять либо подновлять наиболее пагубные мероприятия предшественника. Любые самые незначительные нововведения принимались лишь после того, как прежние хрущевские начинания окончательно заводили в тупик. Вследствие этого одним из важнейших признаков стиля «консервативного реформирования» становится отсутствие какой-либо долгосрочной программы действий, определенной политической линии, пусть даже неверной. Характер реформ, проводившихся в ответ на периодически возникающие то тут, то там угрозы, делал их спонтанными, плохо подготовленными, не всегда связанными между собой единой созидательной мыслью. Метания и зигзаги, столь свойственные Хрущёву, при Брежневе уже не казались такими резкими и хаотичными, но, по сути, как стиль правления никуда не делись.
Конкретно в вопросе о Сталине стиль «консервативного реформирования» проявился в нежелании отказаться от мифологии XX и XXII съездов, хотя этого требовали и слева, и справа. Открытый разговор о Сталине, даже в таких ограниченных масштабах, как предлагал К. Симонов, не состоялся. Решения XX и XXII съездов в полном объеме сохраняли свою неприкосновенность. Их повторяли на партсобраниях, печатали в сборниках документов, заучивали на занятиях по истории КПСС студенты. Сложившаяся ситуация давала возможность антисоветчикам всех мастей по-своему использовать «полузапретную» сталинскую тему для дискредитации всего советского проекта в целом. Отсутствие гласности и канонизация очевидно нелепых официальных оценок позволяли превратить в действенное оружие такие невинные, с первого взгляда, формы подачи информации, как анекдоты, слухи, намеки и недомолвки, виртуозно формировавшие общественное мнение в нужном русле неприятия всего советского.
Той же самой тактикой страуса, прячущего голову в песок, оказалась подмена лозунга о построении к 1980 году коммунизма дымовой завесой о «развитом социализме». Как ни удобна была эта теоретическая конструкция для власть предержащих, но абсолютно никакой мобилизующей силой и привлекательностью для общества она не обладала. Аналогичным образом дела обстояли с другими компонентами советской доктрины, будь то межнациональные отношения в самом СССР либо закономерности развития международной обстановки. В дальнейшем боязнь порывать с прошлым самым естественным образом перерастет в недоверие и скепсис по отношению ко всему новому. Из идеологии стиль «консервативного реформирования» неотвратимо начнет проникать во все остальные сферы жизни советского общества.
Справедливости ради следует, правда, признать, что, несмотря на конечный результат, сам поиск новой идейной парадигмы развития страны представлял собой процесс бурный и оживленный. Заинтересованное участие в нем приняли и радикалы, и консерваторы; и сторонники жесткой сталинской линии, и последователи хрущевского либерализма. Не отставали от них и штатные творцы советской идеологии, те же Брежнев со своим советником Бурлацким, сотворившие в нашей стране «развитой социализм». То есть даже в такой консервативной сфере, как официальная идеология, жизнь шла своим чередом и не собиралась останавливаться и замирать. В этой связи не будет ошибкой предположить, что в более спокойные времена неброский сдержанный курс брежневского руководства, вполне вероятно, действительно мог бы способствовать преодолению крайностей предшествующих периодов новейшей отечественной истории и в отдаленной перспективе привести страну к более устойчивому развитию. Более того, в какой-то мере так и произойдет, о чем речь еще впереди. Однако в случае возникновения в мире каких-либо экстремальных ситуаций, таких, как в конце 1960-х годов во время «пражской весны» или во второй половине 1970-х годов после окончания эпохи разрядки международной напряженности, сложившийся при Брежневе стиль правления гарантировать успех был не способен, а отказаться от него без серьезных издержек уже не представлялось возможным.
Глава IV
Дорогами последних пятилеток
Почитатели жанра художественной публицистики не в последнюю очередь отдают ему предпочтение в силу того, что работающие в нем авторы не стремятся загрузить своего читателя многочисленными цифрами, в которых трудно разобраться и еще сложнее запомнить. Но иногда совершенно без цифр обойтись просто невозможно, в особенности когда дело доходит до экономики. А проигнорировать тему экономического развития при обсуждении хитросплетений отечественной истории конца 1960-х – начала 1980-х годов было бы неверно. Во-первых, слишком много разного рода мифов запущено о советской экономике тех лет. Им необходимо противопоставить конкретные факты, которые бы позволили представить реальное положение вещей. Достаточно сказать, что изначально понятие «застоя» широко применялось преимущественно к брежневской экономике, а затем оно так понравилось разномастным «обличителям», что вскоре заговорили о застое во всех остальных областях жизни советского общества. А ведь где-где, а в народном хозяйстве СССР никакого застоя, о котором следовало бы говорить с придыханием, как это принято делать сегодня, не наблюдалось вовсе. Имелись, конечно, как и в любой живой экономике, свои ритмы развития, когда за бурным подъемом следовали периоды более размеренного движения, но не более того.
