– Наверное, тебе обидно, что она не поделилась с тобой своими планами, – сказала Сиэла. Она с сочувствием смотрела на меня. – Мне очень жаль, Сесе.
Я чуть не сказала ей. Мы были очень пьяны, была поздняя ночь. Отчаяние. Это слово вертелось на языке. Я не использовала это слово ранее. Это слово подходило женщинам из романов, киногероиням, но уж точно не для Сесе Берн из Ривер-Оукс, Техас.
Но ведь это именно то, что я ощущала, не так ли? Не боль. Боль я ощутила, когда на Рождество в Эвергрин пригласили фотографа и меня не позвали на семейный снимок. Больно было, когда мой папа и его жена не вспомнили о моем дне рождения, хотя я не особо на это и надеялась. Боль – совершенно иная вещь. Боль нельзя забыть, но можно простить.
Когда Джоан уехала, я чувствовала опустошение. В сердце образовалась дыра, похожая на ту, что возникла, когда умерла мама.
– Сесе? – сказала Сиэла, ожидая моего ответа.
Она искренне переживала обо мне или просто хотела узнать грязные подробности? Интересно, хотела ли она услышать от меня, что Джоан оказалась не такой, какой я ее видела? Что наша великая дружба – это фарс?
Она извлекала выгоду из отсутствия Джоан, все-таки ее приглашали на каждую вечеринку, каждое открытие, каждый концерт. На прошлых выходных она даже попала на страницы журнала «Городской глашатай», покидающая клуб «Трилистника». Если бы Джоан была здесь, то на фотографии наверняка была бы именно она.
Я глубоко вдохнула.
– Только никому не говори, – сказала я. – Иначе Мэри Фортиер оторвет мне голову. – Я провела пальцем по шее. Сиэла слушала меня, затаив дыхание и склонив голову. – Я знала. Она все мне рассказала.
– Все, – повторила Сиэла, и я не поняла, поверила ли она мне, но это не имело значения. Я закрыла тему Джоан.
Глава 8
1957
Я замачивала свое нижнее белье – мне нравилось стирать его самостоятельно – в прачечной, слушая мягкий шорох шагов Марии, играющей с Томми наверху. Зазвонил телефон, и я бросилась на кухню, чтобы поднять трубку.
– Алло?
– Сесе, ты меня слышишь? Это Мэри Фортиер, – сказала она, хотя я сама поняла, кто это, как только услышала ее голос, глубокий и решительный, – мужской голос с литтлфилдским протяжным произношением, от которого она никогда не пыталась избавиться. Это именно то, что мне всегда нравилось в Мэри: сразу было понятно, что она выросла в полной нищете.
– Я слышу вас. – Как большинство людей определенного возраста, она не сильно доверяла телефонам.
Я провела пальцами по ряду банок с консервированными овощами: кукуруза, фасоль, свекла. Мы не строили бомбоубежище на заднем дворе, как наши соседи, семья Демпси, но у меня было больше консервации, чем мы могли когда-либо съесть.
– Хорошо. Джоан нездоровится всю неделю. – Я застряла на этом этапе: знала ли она, чем на самом деле занималась Джоан?
– Но Фарлоу спрашивал о ней. Он хочет с ней увидеться, и я подумала, что вместо нее можешь пойти ты. Как тебе?
– Я приеду после обеда, – пообещала я. – С Томми…
Я нарядила Томми в темно-синий костюм моряка и уложила его волосы с помощью капельки помады для волос Рэя.
– Какой красивый, – сказала я, закончив. Томми едва улыбнулся мне, и это наполнило смыслом мой день. Даже неделю.
Подъехав к Эвергрину, я затормозила на аллее, дом заслоняли огромные магнолии. Этот дом был одним из самых больших в Ривер-Оукс, второй после поместья семьи Хоггс в садах Байю-Бенд, на Весткотт. Его проектировали Штауб и Бриско, а его площадь занимает целых два участка; его чарующие сады – дело рук самой Рут Лондон. Изначально Фарлоу строил Эвергрин как загородный дом, где можно было бы отдохнуть от хьюстонской суеты, но, когда Эвергрин достроили, они с Мэри решили, что не хотят его покидать.
Фарлоу был наследником состояния, заработанного на хлопке и сахарном тростнике в Луизиане, но оно было утрачено, как говорил Фарлоу, в войне между штатами. Его растратил безрассудный отец, перед тем как Фарлоу сам взялся за дело. Трудно было бы придумать более классическую южную историю взросления. Фарлоу любил называть себя южным джентльменом из другого мира, ставшим техасцем. Он даже сейчас носил ковбойские сапоги от «Lucchese» и шляпу, изготовленную на заказ.
Фарлоу и Мэри жили в Эвергрине вдвоем, с дюжиной служанок, помогавших Мэри ухаживать за ее престарелым мужем. Однажды Фарлоу заблудился по пути в Ривер-Оукс; Фред несколько часов кружил вокруг района, пока наконец не нашел его.
Повернув на их подъездную аллею из красного гравия, я ощутила особый страх и тоску. Все эти годы у меня было чувство привилегии, будто меня должны пригласить сюда, хотя я и понимала, что мне давно следовало перерасти эти чувства. Я знала, что люди считали мою привязанность к Джоан странной. Было бы лучше, если бы я повзрослела и пересмотрела свою преданность ей. Но наша дружба была ни на что не похожа. Даже мой муж не понимал этого. В конце концов, он мужчина. Ему не свойственна женская преданность.
Теперь я была сбита с толку и сердита на Джоан, хотя и пыталась подавить эти чувства.
В зеркальце я заметила, что у меня растрепались волосы, и попыталась снова их уложить. Они были кудрявыми, а я хотела ровные волосы, поэтому в молодости потратила уйму времени, отчаянно пытаясь выпрямить их. Я наклонила зеркальце и посмотрела на губы, на которые была нанесена светлая помада. У меня было хорошее лицо – гладкая смуглая кожа и красные губы, спасибо маме, – поэтому я не нуждалась в большом количестве макияжа.
– Мамочка тянет время, не так ли? – спросила я Томми, который смотрел в окно. – Пойдем к дяде Фарлоу и тете Мэри. Пусть они увидят, какой ты уже большой мальчик.
Я ступила на гравий, вспомнив этот приятный хруст под ногами. Работа, которую проделывали в этом месте, просто поражала меня. Гравий чистили каждый вечер, вручную. На заднем дворе находился дом прислуги – Мэри называла его Литтл-Грин, – где жили шестеро из работников. Мою мать всегда раздражали дома для прислуги. «Был у меня один», – говорила она. Вот так мы и жили. И зачем Мэри Фортиер из Литтлфилда служанки?
Я подошла к парадной двери вместо боковой, через которую мы с Джоан обычно прошмыгивали в дом. Держа Томми на руках, я засомневалась, стоит ли звонить в звонок. Зачем я стою? Но на улице была жара в целую тысячу градусов, и чем дольше мы стояли, тем больше завивались мои волосы. Наконец я позвонила, и почти сразу же Стюарт открыл мне дверь. За его спиной появилась Мэри и, взяв мою сумочку и поцеловав меня в щеку, завела в дом. Я вяло поздоровалась со Стюартом, который, как и вся прислуга Эвергрина, не признавал меня. Он всегда был худощавым, постным мужчинкой; а теперь, в преклонном возрасте, еще и согбенным.
– Здравствуй, дорогая, – сказала Мэри. Она оценивающе и в то же время нежно осмотрела меня с ног до головы.
На ней была простая юбка и блуза – ее обычная форма. Если бы она родилась в эру брюк, она бы, кроме них, ничего не носила. Только одна вещь намекала на ее богатство: бриллиант размером с вишню на безымянном пальце. И конечно же, ее манеры, будто бы мир прогибался под нее, как, в принципе, он и делал, с тех пор как она вышла замуж за Фарлоу.
