– Пора, – сказала она, будто прочитав мои мысли.
Она подняла больную руку и вздрогнула. Я знала, что она ищет мою руку, поэтому сама взяла ее. Она держала ее с такой силой, какой у нее не было последние недели. Кажется, мы никогда не были так близки. Возможно, ради этой близости я и делала то, что делала.
– Дюжину, – сказала она и кивнула в сторону полусъеденного яблочного пюре в моих руках. – И я пойду спать.
Я не могла этого сделать. Тем утром я унесла таблетки и ступку с пестиком в ванную, пока мама просыпалась и возвращалась обратно в свой бесконечный полусон. Подальше от нее.
Иди обнаружила меня за кухонным столом, передо мной стояла полная тарелка овсянки. У меня не было аппетита. Я потеряла почти пять килограммов с тех пор, как заболела мама. Вещи, рассчитанные на мою более крупную версию, просто висели на мне. Пока овсянка застывала, я думала о том, наберу ли я потерянный вес после смерти мамы или же еще больше похудею. Может быть, я вообще исчезну. Мне было все равно. У меня не было знакомых девочек, у которых нет родителей. Были девочки с отчимами и мачехами, но в Хьюстоне это было редкостью. Почти у всех девочек была любящая мама, которую все мы знали и видели; мама, которая никуда не исчезнет.
Иди убрала овсянку и поставила передо мной чашку горячего кофе и булочку с корицей.
– Ешь, – приказала Иди, и я попыталась.
Она сидела рядом, со своей чашкой кофе. Она хотела сказать что-то о вчерашнем вечере, я это знала. Но я была слишком истощена, чтобы помочь ей это сказать.
– Господь заберет ее, когда придет время, – сказала она наконец и прикоснулась к маленькому золотому крестику, который лежал в ложбинке между ее ключицами, единственное украшение, которое я когда-либо видела на Иди. Ее голос менялся, когда речь заходила о Боге. Даже ее поведение менялось, становилось более строгим. Я не любила этого. Особенно в момент, когда мама лежит наверху, столь близко к смерти, что мне нужно было смачивать ей язык каждый час, иначе он высыхал, как губка.
Я кивнула. Казалось, это был самый простой способ избежать противодействия.
Но я все еще чувствовала, что Иди смотрит на меня. Спустя какую-то секунду она снова заговорила:
– Она просила об этом раньше?
Я слишком устала, чтобы врать.
– Да, – ответила я. – Она начала просить об этом около недели назад. Может, больше. Не помню.
Я посмотрела на Иди и удивилась, потому что она выглядела довольной. Потом я поняла причину. Я не помогла маме. Я хорошая девочка в глазах Иди. Я знала, что делать хорошо, а что – плохо. Она положила руку мне на голову. Приятно, когда к тебе прикасается небольной человек.
– Не люблю, когда люди вмешиваются в Божью работу, – сказала она, а я снова кивнула, ощутив, как сжалось мое горло.
– Я так и делаю, – промолвила я. – Не вмешиваюсь. – На всякий случай я решила пояснить: – Я не могу.
Я уронила маму в пятницу, а в воскресенье вечером Дори с мужем заехали за Иди на своем большом синем «линкольне» – подарке от Фортиеров, – чтобы вместе поехать в церковь. Она не вернется до следующего утра. Мама перестала говорить после того вечера. Она стонала, кричала, издавала другие звуки, но последними ее словами, что я слышала, была просьба о том, чтобы я отправила ее спать.
В тот вечер пришла Джоан, так что мне не пришлось остаться с мамой наедине. На ужин я приготовила для Джоан сэндвичи с арахисовым маслом, а она налила нам по бокалу маминого сладкого белого вина, которое мы попивали в моей комнате, бесконечно слушая «Always» Фрэнка Синатры, – Джоан сидела на куче подушек и, как только песня заканчивалась, снова ставила пластинку. Я уснула на своем покрывале и проснулась от того, что Джоан укрывала меня одеялом. Нужно было встать и пойти к маме. Не следовало оставлять ее одну. Но я оставила. В следующий раз я проснулась от маминых криков.
– Что случилось? – охнула Джоан, хотя все и так было ясно.
Я знала, что нужно делать. Нужно было спуститься в холл, затем побежать к маме в комнату и помочь ей. Ей было больно; это было понятно по ее крику, тогда уже стихающему. Но я не сделала ничего. Я даже не села.
– Послушай, – сказала я, прикладывая палец к губам. – У нее нет сил кричать слишком долго. – И тогда я закрыла глаза и затрясла головой. – Я больше не могу, Джоан.
Джоан не ответила. Она сидела ко мне спиной, поэтому я не видела ее лица.
– Она хочет, чтобы я дала ей больше таблеток. – Вот, я призналась. – Она хочет, чтобы они убили ее, – сказала я, тщательно подбирая слова.
– Я поняла, что ты имеешь в виду. – Джоан повернулась ко мне так, что я смогла увидеть ее красивый профиль в лунном свете. – И?
– И… – промямлила я.
Крики мамы стихли. Я начала всхлипывать. Истерика поднималась по моему горлу.
– Я уронила ее. Она хотела принять ванну, а я уронила ее. Она была такая скользкая в моих руках. Как ребенок. Я хотела удержать, но уронила ее. Я…
– Тихо, – сказала Джоан. Она полностью повернулась ко мне. – Мама говорит, что через неделю ее не станет.
– Через неделю, – повторила я и проглотила очередной всхлип. Это казалось вечностью. – Я пыталась размять таблетки, но не смогла дать ей. Я отнесла их в ванную и высыпала в ступку, но не смогла. – Я затрясла головой. – Не смогла.
Джоан долго изучала меня.
– Я не думаю, – наконец сказала она, – что неделя сыграет большую роль.
Эти ли слова я хотела услышать все это время? Не знаю. Даже сейчас не могу сказать.
– Это будет ужасная неделя, – сказала я лишь для того, чтобы убедиться, что я правильно ее поняла.
– Тогда давай сделаем это сегодня.
После этих слов я почувствовала облегчение. Я больше не думала об Иди, о том, как категорично она отнеслась бы к моим – к нашим действиям. Я думала лишь о задании, стоящем перед нами. Я вошла в комнату мамы и взяла ступку с пестиком и таблетки. Я дала их Джоан, которая стояла за дверью, затем подошла к маме, она смотрела на меня. В ее взгляде читалась тревога. Я успокаиваю себя мыслью, что она все понимала. Ее одеяла были на ее талии, а она дрожала. Я подошла, чтобы укрыть ее, укрыть руки, как она всегда просила, но она издала низкий, дикий, предупреждающий звук. Как я поняла, он означал, что если я притронусь к ней, то сделаю больно.
– Я тебя не трону, – сказала я. – Обещаю.
Мама была в ужасе. Исходящие из нее звуки были дикими, и ее взгляд был тоже диким.
– Обещаю, – повторила я.
Джоан постучалась в двери. Это случилось быстрее, чем я ожидала.
– Сейчас войдет Джоан. Она тебя покормит. А ты ей позволишь, правда? Ты позволишь ей сделать то, что я не смогла.
Я как можно нежнее притронулась к маме. Она стерпела мое прикосновение. Ее кожа была холодная и шершавая. Она будто отслаивалась.