Наверху заплакал Томми.
– Джоан? – не сдавалась я. – Джоан? Ты тут?
– Погоди, Сесе, – раздраженно сказала она.
Снова приглушенный разговор, плач Томми, я прячусь в кладовке. Я была в отчаянии, не знала, как поступить. Внезапно я стала той девочкой, что пыталась добиться внимания Джоан в школьной столовой. Затем дверь в кладовую открылась и меня поймали на горячем – с телефонным проводом, намотанным на запястье.
Напротив меня стояла Мария, держа Томми на руках. Я убрала телефон от уха, размотала провод, вышла из кладовой и протянула руки к Томми.
– Я поиграю с ним, – сказала я и отдала ей телефон.
Когда я взяла Томми, Мария с удивлением посмотрела на меня, затем на телефон.
– Мадам? – Она попыталась вернуть его мне.
– Я не хочу! – сказала я, и Мария от неожиданности попятилась. – Положите трубку. Просто положите.
А что ей еще оставалось сделать, если не то, что я сказала? В этот момент я сильно ей завидовала. Своей горничной-мексиканке. Люди говорят ей, что сделать, и она просто делает. Проще простого. Мария неловко положила трубку на место.
Когда Мария уезжала, то связаться с ней можно было, только позвонив ее кузине. Мария перезванивала спустя час из дома кузины – я всегда слышала приглушенную какофонию из криков детей и взрослых – или из телефонной будки возле шоссе, в этом случае фон был из звуков машин.
– У тебя нет телефона, так ведь?
Лицо Марии сломалось, как папиросная бумага. Как же легко ранить людей. Я прекрасно понимала, почему я так поступила: Джоан обидела меня, а я развернулась и обидела Марию, которая теперь казалась такой маленькой. На самом деле я не сказала именно так. Легко быть жестокой. Намного сложнее быть доброй. Как Джоан чувствовала себя, обидев меня? Могущественно? Может, она жалела об этом? Но затем я вдруг поняла. Я ощутила теплую щечку Томми на плече – он хотел молока, но терпеливо ждал – и поняла, что Джоан не испытывала никаких подобных чувств. Она не знала, что поступила жестоко, в отличие от меня; она никогда не почувствует ту волну сожаления, которую ощущала я в тот момент.
– Прости, – сказала я и подошла к Марии. Она отступила назад. Все то доверие, которое мы так тщательно строили эти годы, – когда Мария приехала к нам пять лет назад, она была такой скромной, что боялась посмотреть мне в глаза, – разрушилось в один миг.
– Это все?
Единственное, что я могла сделать, – это кивнуть.
– Да, – сказала я. – Это все.
И я повесила трубку во время разговора с Джоан! Она вернулась к телефону, думая, что я, как и всегда, жду ее. Я ведь всегда жду. Сесе – самая преданная из подруг. Но вместо моего голоса она услышала лишь гудки.
Она не перезвонила. Возможно, ей плевать на то, что я положила трубку, может, она подумала, что это проблемы со связью по линии. Но где-то глубоко внутри она должна была понять, что я сделала это намеренно.
Однажды, перед свадьбой, Рэй сказал, что не видит никакого смысла в том, чтобы пытаться понять, из-за чего волнуются другие.
– Возможно, – размышлял он, – можно понять, что беспокоит человека, на котором ты женат. Но только если он сам захочет в этом признаться. Иначе, – он развел руки и пожал плечами, – просто невозможно.
Я не согласилась. Мы не говорили о Джоан напрямую, но это было как раз в тот период, когда Джоан совсем съехала с катушек, а я большую часть времени пыталась выяснить, где она и что я сделала не так. Однажды мне удалось понять ее, в молодости, когда я стояла на галвестонском пляже и наблюдала, как Джоан ныряет в море. Но это было так давно.
Теперь мне хотелось сделать ей больно. Хотелось показать, на что я способна.
Мария осталась дома, и я была счастлива. На вечеринке не будет ни Марии, ни Джоан. Только мы с Рэем и все наши друзья. Дарлин будет со своим мужем, Кенна с Сиэлой со своими, как и все в Хьюстоне. Рэй был рад, потому что я радовалась и потому что там будут танцы. Когда мы проезжали Эвергрин, я решила промолчать. Я просто смотрела, как он проплывает мимо. Но Рэй заговорил:
– Наверное, у Фарлоу целая тысяча слуг, иначе как управиться с таким участком?
Мысленно я не могла решить, стоит ли поправлять Рэя или же оставить все как есть. Конечно, он понимал, что Фарлоу уже не в состоянии принимать решения, что дни, когда он был ответственным за все, в далеком прошлом. Он даже не может самостоятельно одеться. И, естественно, он не нанимает садовников и не говорит главному из них, что делать с зимними клумбами.
Но затем Рэй включил радио и принялся насвистывать мелодию «Love Letters in the Sand», и стало ясно, что он больше не думает об Эвергрине, о Фарлоу или о роли Мэри в благоустройстве их участка. Он вообще не сильно много думал о Фортиерах, только желал, чтобы я начала меньше думать о Джоан.
Он уложил волосы помадой, и я заметила небольшой засохший кусочек на его виске. Я убрала его, а Рэй поймал мою руку и поцеловал ее. Я думала, что он сейчас ее отпустит, но он продолжал держать. Я была тронута.
Он держал меня за руку всю дорогу до «Трилистника» и отпустил, чтобы свернуть в очередь на парковку, которая протянулась через всю улицу.
– Боже всемогущий, – сказал Рэй, заняв очередь и поставив машину на нейтральную передачу. – Кажется, сам Элвис приехал.
– Нет, – возразила я, – всего лишь Бриллиантовый Гленн.
На удивление, очередь двигалась достаточно быстро, камердинеры старались работать расторопно – хотя Элвиса там не было, но зато были все остальные. Бриллиантовый Гленн Мак-Карти, как всегда, сидел в углу, развлекая толпу. Он перебрасывал золотую зажигалку с огромным бриллиантом из руки в руку. «Трилистник» больше не принадлежал Мак-Карти – он потерял его во время одного из финансовых кризисов – но сам клуб все еще был его. Мак-Карти заметно постарел, относительно нашей молодости, – щеки опустились, волосы стали реже. Годы его не щадили.
– Бедный официант, – сказал Рэй, кивнув в сторону высокого уставшего мужчины, принимавшего заказы у столика Мак-Карти. – Я слышал, что он не дает чаевых.
– Такой богатый мужчина?
Рэй пожал плечами:
– Сколько у тебя есть и сколько ты даешь – не всегда совпадает, дорогая.
Он поцеловал меня в щеку. Сочувствие к Мак-Карти вмиг испарилось.
Вдруг я увидела Сиэлу и Джей-Джея у бара. Сиэла помахала нам, и я потащила Рэя сквозь толпу сверкающих тел. Мы все были немного потными, лучше сказать – «блестящими». Я прошла мимо грузной леди, вытирающей лоб носовым платком; на тонкой ткани остался оранжевый след от ее тонального крема. В помещении был кондиционер, работали вентиляторы, но всего этого не хватало – люди все прибывали и прибывали в клуб.
– Тебе, наверное, жарко? – прошептала я Рэю. – Не хотела бы я оказаться сейчас в твоем пиджаке.
– Или в брюках, – сказал Рэй, когда мы подошли к бару. – Это единственный раз, когда я завидую вам, леди. – Он провел пальцем по моей ключице, остановившись у изгиба на платье. Второй раз за вечер я подумала, что Рэй сегодня проявляет инициативу.
