Если игнорировать факт пищевой трубки, ребенок выглядел как и все другие дети. Никого в больнице не заботило имя Джоан; спустя время стало понятно, что ни медсестры, ни доктора не знают, кто она. Там существовала какая-то классификация. Но Джоан в нее не входила. Она не была незамужней матерью. Не была матерью больного ребенка. Она была никем. Джоан думала о Калифорнии, о том, как малыш почувствует тепло солнца на своих маленьких щечках. До того, как она узнала это, этот крошечный малыш уже входил в ее планы.
Мэри приехала спустя две недели после родов. Джоан проснулась и увидела ее у детской кроватки. Ребенка принесли из инкубатора для Мэри. Джоан охватил до того сильный приступ ужаса, что она думала, что ее вырвет.
– Она сказала, что он прекрасен. Мне даже показалось, что она разрешит оставить его. Но я ошибалась. Она сказала, что он отправится домой. «Лучший из тех, что мы смогли купить». Я сказала «нет». – Джоан засмеялась. – Она не привыкла слышать от меня это слово. Вообще от кого-либо. Она вернулась в Эвергрин. Я знала, что выиграла не войну, а лишь поединок.
Мэри поселила Джоан в обустроенной квартире в Далласе, недалеко от больницы. В красивом, приличном районе. Все дома здесь, включая и дом Джоан, были из красного кирпича, с ухоженными газонами. Когда в первое утро позвонили в дверь, Джоан увидела на пороге Дори с чемоданом в руке. Ее прислала Мэри.
Дэвиду был необходим круглосуточный уход. Ему было постоянно неудобно. Когда его держали на руках, его спина прогибалась и он плакал. Если его сажали, он не мог двигаться и снова плакал. Ни на какой поверхности – ни на мягком матрасе в его колыбельке, ни на руках мамы – ему не было удобно. Его левый бок был таким твердым, будто деревянный.
– Однажды вечером я взяла его с собой в ванну, потому что просто не знала, что делать. И он сразу же прекратил плакать. Я была счастлива, как никогда. Я часами сидела с ним в ванне. Он любил воду.
– Как его мама, – сказала я.
Джоан с Дори по очереди сидели с Дэвидом. Дори полюбила его. Его было невозможно не любить, это беспомощное, неподвижное дитя с чертами старичка. Она записала ему среднее имя Фарлоу на свидетельстве о рождении. Она знала, что Мэри не одобрила бы, но все равно сделала это.
Джоан провела всю беременность, представляя себе свою новую жизнь. Теперь это казалось невозможным. Она перестала надеяться побывать в Голливуде, в Париже, в Стамбуле. А может, эта жизнь, которую она себе представляла, была нереальной, недосягаемой, и Дэвид лишь помог ей это осознать.
– Это были самые счастливые и самые грустные месяцы моей жизни. Я жила и дышала в унисон с его нуждами. А мои собственные нужды? Они пропали. Когда мы с Дэвидом оставались одни по ночам, все было не так сложно. Когда он был спокойным, у него ничего не болело, я справлялась. После рук Дори от него пахло ее лосьоном, тем же лосьоном, которым она пользовалась, когда мы были маленькими. – Джоан улыбнулась. – Перед тем как я уехала, он мог достать до моей щеки, когда я держала его на руках. Он постоянно плакал, иногда казалось, что это никогда не закончится. Ему было больно, а я ничем не могла помочь. Мы не могли постоянно сидеть в ванне. Все, что я могла сделать, – это дождаться, пока он сам уснет. Иногда так и было, а иногда он мог плакать часами, и тогда мой план начинал казаться немыслимым.
– Какой план? – спросила я. Из кустов донесся шелест, и Джоан вздрогнула. – Просто белка, – сказала я. – Там никого нет.
Она была уставшей, истощенной. Рассказывать эту историю было не так-то просто, как и мне ее слушать.
– Мой план заключался в том, чтобы взять Дэвида и Дори, если она согласится, и куда-нибудь уехать. Воспитать его самостоятельно. Ты, наверное, представить себе не можешь, как я могла думать, что смогу стать мамой Дэвиду?
– Нет, – сказала я. – Ты была его мамой.
Она покачала головой:
– Он заслуживал большего. Я врала себе, думая, что смогу вырастить его. Мама не приезжала к нам целых три месяца. Она должна была притвориться, что я в Голливуде. Она не могла ничего сказать папе. Это было милосердно с ее стороны. Она не могла приехать к нам. Она звонила, но это была общая линия, поэтому она должна была соблюдать осторожность в разговоре. Она писала письма, но я не читала их. Она приехала снова, когда Дэвиду было четыре месяца. Я сказала, что не нуждаюсь в ней. Сказала, что заберу Дэвида и буду жить своей жизнью, подальше от нее. От Хьюстона. Я сказала, чтобы она уходила и никогда не возвращалась.
Я думала о том длинном годе. Мэри врала мне, своему мужу, всем о том, где Джоан была на самом деле. Если оглянуться назад, то кажется просто невозможным, что все мы ей верили. Как же так вышло, что никто не раскрыл ее, никто не заметил Джоан в Плейно или Далласе, это ведь просто, как дважды два. Но все же…
– Вот тогда мама и сказала, что у меня больше нет денег. Сначала я ей не поверила. Папа никогда не оставил бы меня без гроша. Но мама убедила его, что это единственный способ вернуть меня из Голливуда. Она умная, мама. Все деньги в мире могли принадлежать мне, но ровно до тех пор, пока я делала то, что хотела она.
Я была поражена, слушая ее. Фарлоу Фортиер был одним из самых богатых мужчин Техаса. У них было столько денег, что Джоан никогда и не задумывалась об этом, лишь потом она поймет всю суть богатства. В тот день Мэри была одета в свой обычный наряд: узкая юбка, выглаженная рубашка. Даже в дороге она не помяла одежду. Джоан поняла, что ничто не могло сломить ее мать. Как и помешать ее планам.
– Иногда я просто не могла поверить, что с ним что-то не так. Это казалось сумасшествием. Весь уход за ним казался нормальным. Тебе ли не знать, с Томми. – Она в отчаянии посмотрела на меня. Я пыталась не заплакать. – Дэвид пачкал подгузники. Его успокаивало мое прикосновение. Я хотела сказать это маме, но она не дала мне ни единого шанса. Она лишь повторяла слова докторов о том, что Дэвид никогда не заговорит, не будет ни ползать, ни ходить. Никогда не поумнеет. Возможно, даже умрет до наступления своего первого дня рождения. Я слушала эти слова, и мне казалось, будто с меня живьем сдирают кожу. Каждую неделю я думала, что купить. В первую очередь, Дори. Ей нужно было платить. Продукты. Врачи. Все это требовало денег. И я поняла, что существует два мира: один мир для тех, у кого есть деньги, а другой – для тех, у кого их нет. – Она засмеялась. – Я всегда принимала богатство как должное. Но его у меня не было. В отличие от тебя.
– Я бы не раздумывая променяла любые деньги на любящую мать. На родителей, которые не разойдутся.
Джоан кивнула:
– Я знаю. В этом и заключается разница между мной и тобой, Сесе. – Она сорвала пучок травы и скрутила его в пальцах. – Мама хотела приехать на следующий день и забрать Дэвида. Прежде чем уйти, она обняла меня. И попросила довериться ей. Я была настроена вернуться с ней в Хьюстон. Устроить шумное возвращение. – Она улыбнулась. – Я даже думала о том, чтобы ослушаться ее. Я могла забрать его, с деньгами или без. Я могла начать новую жизнь вдвоем. Если бы я была другим человеком, более хорошим, то, наверное, так бы и поступила.
