– Я так и думала, – устало сказала Мэри. Она казалась такой старой. – Я так и думала, Сесилья. Я так и думала. Джоан очень повезло иметь такую подругу, как ты.
Наверное, если бы я была дочерью Мэри Фортиер, она всегда была бы мной довольна. Мы с ней хотели одного и того же: стабильности, определенности. И разве можно сказать, что это Мэри испортила Джоан? Может, здесь виноват Фарлоу, из-за которого она не верила в собственные силы. Он воспитал ее больше как сына, а не как дочь, позволив думать, что она может заполучить все, что только захочет. Все на свете. Какое-то время это было правдой: пони, бриллианты, бесконечное обожание отца. Но когда Джоан выросла, ее нужды перестали быть такими простыми: ей захотелось иметь целый мир, чего Фарлоу не предугадал. Он не дал ей возможности путешествовать по миру, потому что не хотел ее потерять. Фарлоу дал Джоан многое, но не собственный банковский счет. А может быть, это Дэвид погубил жизнь Джоан? Совершенно беспомощный ребенок. Ребенок, родившийся в результате безрассудной страсти его матери. Может быть, это выдумки, но мне хотелось верить, что Дэвид дал что-то Джоан. Что, может, Джоан и жалеет о прожитой жизни, но не о ребенке, что она может отличить одно от другого – боль от дара. Дэвид дарил матери свое доверие, даже когда Джоан его не заслуживала.
Но как знать?
Никто из нас не хотел, чтобы Джоан уезжала. Она была дочерью. Мы – ее родители и я – верили, что она принадлежала нам. Дочки всегда привязаны к семье. Дочки всегда остаются верными. И никогда не покидают родных. Но в итоге получилось так, что Джоан перестала быть чьей-либо дочерью.
Рэй обнаружил меня за кухонным столом, я смотрела в окно.
– Все будет хорошо, – сказал он.
«Может, и будет, – подумала я, – а может, и нет». Лишь время покажет. У меня было многое: теплая ручка Томми в моей руке каждый день. Неизменная фигура Рэя рядом со мной каждую ночь. Теперь жизнь Джоан была мне недоступна. Но Томми и Рэй были живы, здоровы. И они мои.
Глава 30
1958
Целый год я жила, не зная, что случилось с Джоан. Жива она или мертва, я не имела ни малейшего понятия. Хьюстон жил своей жизнью, как и всегда; я переоценила заинтересованность города в Джоан Фортиер. Я должна была сама понимать – в конце концов, я прожила там всю жизнь. Иногда я ловила себя на мысли, что хорошо, что Джоан уехала тогда, когда уехала. На ее место стремились девочки помоложе. Поначалу, когда мы с девочками ежемесячно собирались на ужин в «Нефти», мы становились объектом всеобщего наблюдения. Подруги Джоан. Потом, постепенно, люди перестали на нас смотреть. Когда-нибудь они перестали бы смотреть и на Джоан, хотя ей, наверное, давно было плевать.
Я больше никогда не разговаривала с Мэри Фортиер. Хотя однажды попыталась. Я приехала в Эвергрин, когда была на четвертом месяце беременности и животик только начал показываться. Я забеременела через месяц после исчезновения Джоан. Поначалу я боялась за ребенка, который рос внутри меня, боялась разрушить его жизнь своей печалью. Мне было плохо, когда я носила Томми, но на этот раз токсикоз был намного сильнее. Я целыми днями лежала на прохладной плитке, приподнимаясь на руки и колени лишь для того, чтобы меня вырвало. У моих страданий была цель, она заключалась в разительном контрасте тщетному желанию увидеть Джоан. Моя тоска никогда не вернет ее обратно. Я так и не понимала, что именно Мэри поняла из исчезновения Джоан.
В конце концов, я не могла решить, что хуже: не знать, что происходит в жизни твоей дочери, или же знать, что она обвела тебя вокруг пальца. Что она разыграла свое исчезновение, по крайней мере частично, потому что не хотела тебя больше видеть.
Я прочитала некролог Фарлоу в «Хрониках». Не планировалось никаких похорон, никакого приема. Я так много раз видела фотографию, которая сопровождала некролог: молодой Фарлоу стоит на нефтяном месторождении, вся жизнь впереди, а Джоан нет и в планах. Как же повезло Фарлоу, что он потерял рассудок до того, как пропала Джоан. Он просто не пережил бы ее исчезновение. Я надеялась, что он умер в мире, где его прекрасная дочь была рядом и любила его.
Я начала забывать. То ли это великая милость нашего ума, то ли его злая шутка: мы забываем тех, кого любим. Если поначалу я думала о ней тысячу раз в день, то спустя год после ее исчезновения я начала думать о ней девятьсот девяносто девять раз в день, и так по нисходящей, пока мне не потребовалось посмотреть на фотографию, чтобы вспомнить ее лицо. Но голос Джоан – глубокий, немного сиплый – я буду помнить всегда.
Я поехала в Эвергрин, чтобы выразить соболезнования. Рэй с Томми ждали меня в машине. Теперь я постоянно трогала свой живот, результат того, что я оторвала себя от Джоан. А Томми – Томми расцвел после ухода Джоан. Как бы я хотела, чтобы она его увидела, чтобы насладилась видом маленького мальчика, которым он становился. Он уже прекрасно разговаривал, у него появились предпочтения, о чем я даже не мечтала: он любовался птицами, которые прилетали к кормушке за окном, а особенно ему нравились колибри. Он любил музыку, звон бокалов. Мы с Рэем обнаружили это, когда в один из вечеров, отмечая годовщину нашей свадьбы, чокались бокалами шампанского. Он теперь каждый раз чокался своим молоком с нашими стаканами воды перед ужином. Я больше не прятала его; и мне было стыдно, что я вообще когда-то это делала.
Дверь открыла Дори. Мэри была в Галвестоне.
– Она теперь живет там, – сказала Дори.
– Одна?
Дори кивнула:
– Совсем одна.
Я начала было уходить – Дори не пригласила меня войти, но затем передумала.
– Я хочу посмотреть на него. На фотографию.
– На кого?
– Ты знаешь, – тихо сказала я.
Дори не двигалась. Я никогда ей не нравилась, даже в детстве.
– Хоть одна, но должна же быть, – сказала я.
Она кивнула едва заметно и спустя минуту вернулась с маленькой серебряной рамкой, отполированной до блеска. Она открыла дверь-ширму и положила рамку мне в руку.
– Дэвид, – сказала я. У него были глаза Джоан, ее изгиб рта. – Он был очень красивым. – И это правда.
– Ты и половины не знаешь, – мягко сказала Дори.
– Он похож на Джоан. Маленькая копия Джоан. – Он улыбался, смотрел в сторону. Ему было примерно четыре года – уже не малыш. Хотелось думать, что он смотрел на маму, на женщину, которая всю жизнь любила лишь одного человека: его.
Он выглядел как все остальные дети. Он не мог постигнуть всю глубину материнской любви. Я вернула рамку Дори.
– Где она стоит? – спросила я.
– На моей прикроватной тумбочке. У мисс Фортиер тоже была одна. Она забрала ее.
Я кивнула и сделала шаг назад. Мне было тяжело находиться здесь, в Эвергрине. Я надеялась, что вот-вот из-за дома выйдет Джоан в своем красном купальнике, улыбнется и позовет меня к бассейну.
– Его любили, – сказала Дори с рвением в голосе, перед тем как я ушла. – Его обожали.
