Нет, надо быстрее ехать в Прагу, необходимо оторваться от этой жизни, побыть с Лизой наедине, получить, черт возьми, удовольствие от жизни, забыв про стыд, неловкость и прочую ерунду. Поехать – и получить удовольствие! И всё! Я поставил спектакль, про который твоя мама сказала, что он – лучший в моей жизни. Я поставил Чехова так, что билеты раскуплены на два месяца вперед. Ну, разве я не заслужил простого бездумного удовольствия? Надо научиться получать от жизни радость. Не рефлексировать бесконечно, не размышлять, не мучиться непонятно над чем, а получать нормальное наслаждение: от женщины, от вина, от прогулок по незнакомому прекрасному городу. От всего того, что называется: просто жизнь. Не сложно – жизнь, а просто.
– Спокойной ночи, – сообщила Ира.
И я поймал себя на том, что с трудом сдерживаюсь, чтобы не поцеловать ее на ночь.
Но сдержался.
х х х
Лиза вела себя как жена. Причем не просто как жена, но как идеальная супруга. Она бесконечно спрашивала меня, как я себя чувствую, подкладывала мне еду за завтраком, просила меня не есть на ночь жирное, и ночью, после, шептала мне на ухо: «Вот так мы можем жить всегда. Понимаешь меня? Всегда».
Прага оказалась действительно очень красивым, но каким-то игрушечным городом: его дома, храмы, площади, мосты и даже река, разрезающая город, были словно собраны из детского конструктора. Земным и настоящим Прагу делали толпы людей, которые носились с выпученными глазами туда-сюда. Но поздним вечером, когда толпа спадала, рождалось ощущение, будто мы находимся в сказочном, волшебном мире.
Мы шли по набережной после концерта. Это было очень красиво, очень романтично, но чрезвычайно банально. Ночной, волшебный городской пейзаж прямо-таки был создан для романтических отношений, и от этого становилось скучно. И в жизни, и на сцене я люблю контрапункты, я уверен: слова о любви лучше звучат рядом с навозной кучей, чем в парфюмерной лавке. Но Лизе, похоже, нравилось, когда луна отражается в реке, и – сказочные домики, и – мало людей, и – полумрак набережной… Она прижималась ко мне, останавливалась и начинала целоваться – терпеть не могу целоваться посреди улицы! – и непременно шептала какие-то красивые слова, из тех, которые близкие люди друг другу не говорят. Их произносят только те, кто очень старается выглядеть близкими.
Говорить не хотелось. Но целоваться и выслушивать банальные слова не хотелось еще больше.
И тогда я сказал:
– Ты не замечала, что любой пейзаж – городской ли, сельский, или морской – портят люди? Нет на земле такого места, которое становилось бы красивей от того, что на него пришел человек. Слушай, а, может, мы, действительно, пришельцы на этой Земле, если нет здесь ни одного пейзажа, который бы человек мог улучшить своим присутствием?
Мне хотелось поговорить о чем-то абстрактно-интересном. Не удалось.
– Гениально! – воскликнула Лиза. – Ты все-таки потрясающе умный!
И она повисла у меня на шее. Ей было совершенно не интересно то, что я говорил, и пришлось сделать невероятное усилие, чтобы не отбросить Лизу, а ласково поставить на тротуар.
Сын мой! Если все-таки ты дочитал до этих слов, то хочу дать тебе один совет… Будем считать: в качестве награды… Я прекрасно понимаю: люди твоего возраста терпеть не могут советов, но этот действительно полезный и, главное, практичный. Так вот, если вдруг в твоей жизни возникнет серьезная, настоящая любовь – ты просто обязан уехать с ней куда-нибудь, где вы сможете остаться наедине, хотя бы на неделю. (Если у тебя не будет денег на это дело, я тебе всегда дам.) Потому что только в поездке, только, когда вы останетесь наедине, ты сможешь понять: раздражает тебя предмет твоей страсти или нет.
Лиза обладала серьезным оружием: заставлять меня думать о ней, когда ее рядом нет. Но в Праге выяснилось, что существовать вместе, сосуществовать она не умеет. Не было у нее оружия для совместного проживания, понимаешь? Она могла раздражать, тревожить, возбуждать, – это да. Но она совершенно не умела чувствовать и понимать.
Когда проходит «предлюбье», когда заканчивается безумная страсть начала любви – тогда должно родиться понимание. Скажу тебе честно: в разговоры про то, что люди «притираются» друг к другу, я не верю. Понимание – так же, как любовь – либо рождается, либо нет, построить его невозможно.
А знаешь, сынок, что такое это самое понимание? Это, когда ты обнимаешь женщину ровно в то мгновение, когда она захотела к тебе прижаться и когда она молчит именно тогда, когда тебе не хочется с ней разговаривать. А когда ты обнимаешь ее в ту секунду, когда она решила идти быстрей, или она задает тебе вопрос в тот самый момент, когда ты думаешь о чем-то важном – тогда рождается раздражение, которое поглощает любовь, и секс превращается в борьбу с простатитом.
По-настоящему я был счастлив с ней только в те минуты, когда Лиза пела. Ее концерты с органом проходили в одном и том же храме, да и репертуар почти не менялся, и Лиза каждый вечер уговаривала меня: «Да не ходи ты, сколько можно! Пойди погуляй, город какой красивый! Чего опять в этом душном храме сидеть?» Лизе, наверное, казалось, что таким образом она проявляет ко мне внимание, она не понимала (а, что самое досадное, не чувствовала), как раздражают меня эти пустые вежливые слова, столь не уместные между близкими людьми.
Но как только Лиза начинала петь – раздражение исчезало: начиналось чудо. Торжественное и одновременно святое величие Храма, орган, огромные свечи, ангельское пение той, кого ты обнимаешь каждую ночь, твоя душа, уносящаяся в поднебесье… В эти мгновения я снова любил Лизу так, как, мне казалось, я никогда и никого на свете не любил.
Я встречал ее у выхода, и несколько минут мне казалось, что ко мне слетал Ангел.
Потом этот ангел говорил:
– Ну, как? Тебе не душно было?
Причем тут это? – хотелось крикнуть мне. Причем тут вообще я, духота и прочие детали? Если ты – ангел, то для чего ты все время задаешь нелепые вопросы про скучный земной мир? Зачем ты говоришь бессмысленные слова, лишь для того, чтобы продемонстрировать мне свою заботу? Я ведь только что сходил с ума от твоего пения, давай помолчим! То, что ты делала в Храме, несравнимо ни с твоими словами, ни с тобой самой, нелепо бросающейся ко мне на шею посреди редеющей вечерней толпы. Если мы совсем не научены обращаться с чудом – давай хотя бы тишиной попробуем продлить его!
Я не понимал, что со мной происходит, почему у меня не выходит получать нормальное удовольствие, которое просто обязано рождаться в душе мужчины, когда он с любимой женщиной приезжает в такой красивый город. Словно Чеховский персонаж, я зачем-то рефлексировал там, где надо просто жить, хватая от жизни дни радости. Кстати, мой любимый, мой таинственный Чехов призывал выдавливать из себя раба. Я как мог выдавливал из себя раздражение.
Я пил знаменитое чешское пиво в надежде, что оно подарит мне веселье, но после выпитого становилось совсем грустно. К тому же начинал болеть живот, предательски напоминая о моих совсем не юных годах. Впервые в жизни я попробовал выпить клубничного пива, но от одной мысли: неужели у меня не осталось иных способов развеселиться, кроме клубничного пива? – стало так глубоко печально, что я чуть не разрыдался. Да и живот опять же… Я пытался сам целовать Лизу посреди толпы, но почему-то всегда делал это не вовремя. Лиза злилась, я раздражался и вскоре бросил эти нелепые попытки проявления страсти.
