И выдавая себя с головой, он принялся вслух прикидывать, на примере каких месторождений можно «зацепиться за решение». Не читал научный руководитель работу своего соискателя.
Митино будущее вырисовывалось всё более и более отчётливо. И чем резче проявлялись безрадостные перспективы, тем сильней заводился Митя. Теперь он не мог думать ни о чём другом. Собственно, думать было не о чем, но он умудрялся бесконечно долбить в одну и ту же точку, распаляя сам себя. Откуда-то из глубин поднималась чёрно-фиолетовая муть гнева, подпитываемая обидой. Несколько лет назад он стартовал в забеге на очень длинную дистанцию, бежал быстро, а остался на том же самом месте, откуда начал. Иногда накатывало так, что становилось совсем худо, и нужен был кто-то, с кем можно было бы выговориться. Когда становилось нестерпимо тяжело, вспоминался Вовка. Митя почему-то уверовал, что в самое тяжёлое мгновение Вовка его спасёт. Откуда и когда появилась эта убеждённость, он не помнил и разбираться в её истоках не хотел. Сейчас эта вера была ему нужна, и он её создал.
С другой стороны Митя испытывал облегчение – он освобождался от крючков. В целом свобода имела приятный вкус, хотя и заметно горчила. Но всё же неудачу он переживал тяжело. Непросто это из эйфории, надежды на полном скаку влететь в глухую безнадёжность. У него начал портиться характер – это он заметил сам. Его стало возмущать всё вокруг, появилась обострённая требовательность к другим. Больше всего доставалось Ленке. Раздражало, что она оставалась равнодушна к его проблемам.
ЧАСТЬ 9
Однажды у Мити дома раздался телефонный звонок. В трубке послышался голос Олега Минервина:
– Я узнал, – после обычного «как жизнь?» сказал Олег, – что у тебя конфликт с Похолковым…
– Да, что-то вроде этого. Так получилось.
– К нам в институт не хочешь перейти?
– Кажется, хочу.
Так в очередной раз работа сама нашла Митю.
Минервин после нескольких лет, проведённых за рубежом, вернулся в родную организацию, но быстро и покинул её. Теперь он в должности заведующего отделом работал в другом НИИ, который отличался от прежнего лишь перечнем изучаемых полезных ископаемых.
Научно-исследовательские институты, как и люди, отличаются характерами. Что рождает эти отличия – место расположения, норов руководителей, климат, сложившийся в случайно подобравшемся штате сотрудников? Этот вопрос пока ответа не имеет. Покинутое Митей заведение представлялось ему чопорным, холодным и хвастливым. Эта характеристика включала и снобизм, и, не выносимую за порог, некую порочность.
И вот, обжигаемый изнутри чёрно-фиолетовыми сполохами, Митя попал в совсем другое княжество-государство. Пришёл он сюда наполненным горечью утраченного, тоской по несовершенству мира и величием несправедливо пострадавшего. Институт занимал старое невысокое здание, прижавшееся к обочине ревущего автомобилями шоссе. Митя сразу подметил, что здесь в узких поскрипывающих коридорах и за дверями кабинетов с давних пор наладились тёплые домашние отношения, похожие на те, что жили в Университете. А может быть, его исцарапанной душе хотелось, чтобы здесь было именно так. Но постоянное рабочее место ему определили не здесь, а в полуподвале жилого дома. Геологи в нём занимали две большие комнаты. С внешней стороны зарешёченных окон, как на освещённой театральной сцене, сновали брючины мужчин, сапожки и туфельки женщин и только маленькие собачки на тонких поводках умещались за окном целиком. Собачки останавливались, натягивали, уходящий в невидимый верх, ремешок и разглядывали подземных жителей чёрными бусинками глаз. Митя смотрел на собачек, на ноги прохожих и думал: «Вот и в геологии мы так же, не видя целого, по одним только башмакам и порточинам пытаемся оценить всю фигуру». Митя становился философом.
Где-то в том же районе институт давно строил себе новое здание, но, когда в разговорах о нём заходила речь, у всех на губах появлялась саркастическая улыбка.
Тот этап улюлюкающего кавалерийского наскока, с которым Митя начинал свою деятельность в прежнем институте, кончился. Он хорош, когда человек мало чего умеет, и, кроме желания сотворить нечто грандиозное, у него за душой ничего больше нет. Сейчас Митя отчётливо понимал, за что он может браться сразу, а к чему следует подготовиться. Нет, всё-таки семь лет бешеной скачки для него даром не прошли, он не остался на том же месте, с какого начал, – появился опыт.
«Что-то давно не давал о себе знать Серёжка. Обычно он раз, а то и два раза в год звонил, рассказывал про какие-то трудности, про какие-то успехи. Так последнее время телефонным общением и обходились. Строго говоря, ничего общего с ним давно уже нет, а его заносчивость даже раздражает. Вспоминать школьные годы он теперь не любит. Ему просто нужен слушатель. Он ни разу даже для приличия не поинтересовался, как у меня дела. И всё-таки интересно, куда его несёт?»
В проёме входной двери Серёжка походил на портрет в раме, но он не выглядел гарцующим победителем. Был он какой-то усталый и озабоченный. Проведя Митю в квартиру, он сразу выложил две нерадостные новости: умер его тесть, а чуть позже – отец. Отец ушел, в общем-то, крепким и нестарым – всего шестьдесят пять. Серёжка говорил о нём с грустью. Всегда казалось, что сын ненавидел его с самого детства, а оказалось вон оно как. Белла заметно раздалась. При ходьбе отдельные части её тела подрагивали студнем. В соседней комнате рядом с ещё больше постаревшей бабушкой хороводило два внука семи и пяти лет. Серёжка сухо, несколькими фразами, поведал, как обстоят его дела: он теперь в ВЦСПС на скромной должности. Скромная-не скромная, но Серёжку она явно не удовлетворяла. Центральный Совет профсоюзов он называл «стоячим болотом», где карьеру не сделаешь. Вот так получилось из-за того, что нет «лапы». При этом он зло поглядывал на жену как будто это она виновата в смерти всесильного тестя. Чёрную полосу на своём пути он воспринимал, как чьё-то вредительство. И Белла недовольно поглядывала на мужа – незачем всё раскрывать постороннему человеку. Когда она ушла на кухню, Серёжка продолжил уже более откровенно:
– На сегодняшний день хреновы мои дела, Митька. Перспектив никаких. Весь мой капитал – это благонадёжность. Делаю, что могу. С начальством подобострастен, исполнителен, как робот, стараюсь быть абсолютно безупречным. Но заинтересовать собой кого-нибудь нет никакой возможности. Работа примитивная, блеснуть нечем. Бо-ло-то. Иногда думаю: бросить, уйти, заняться делом по специальности. Так уж всё успел позабыть. Сколько лет прошло, кому я нужен? – Серёжка немного помолчал, разглядывая пол под ногами и постукивая по столу указательным пальцем. – Жена пилит. Она привыкла к другой жизни, к достатку, к персональной машине, к казённой даче. У нас есть шесть соток, так это для неё не тот уровень. Я её иногда так ненавижу, что сердце заходится. И чем старше, тем глупей становится. Вот сейчас она принялась заботиться о своём здоровье. Лечится. То свою мочу пьёт, то подсолнечное масло сосёт, то глину жрёт. Это ей её подружки советуют. Современные нетрадиционные методы… Я всё жду: может, сожрёт что-нибудь такое и сдохнет, – зло бросил Серёжка. – Отец помер, а я с тех пор прикидываю: сколько мне осталось? Ведь запросто может случиться, что ни черта я не успею. Знаешь, как говорят: до сорока мужчина должен успеть всё, чтобы после сорока наслаждаться жизнью… А я отстал. Нужно что-то предпринимать, – задумчиво завершил Серёжка, глядя мимо приятеля.
