И в его главной книге чудесным образом описаны все наши непостижимые чудеса, чудеса.ру.
Даже с самой его книжечкой бумажной продолжают твориться чудеса. Лет 12-13 назад, когда мой сын познакомился со своей будущей женой, я решилась в рамках необходимого оптимизма и устремленности в будущее сделать какой-никакой ремонт в квартире. Приятельница сосватала мне пару с Украины, она бывший инженер-технолог, он уволенный в связи изъятием его предмета из школьной программы учитель рус-ского и литературы. Жили они у меня, мы вместе ели и так же, как в веничкиной электричке, решали сообща все основные вопросы философии бытия. По всем пунктам мы были единодушны. Выяснилось, что о Петушках они слышали, но не читали. Я немедленно выдала им как-то еще давно доставшийся мне экземпляр первого, наверно, парижского издания с картиной Калинина на обложке. Учитель же бедный к этому моменту обезножел совершенно, как полагали сначала от радикулита, и клал мне плитку на пол на кухне почти лежа. А по ночам я слышала как они необыкновенно интеллигентно и счастливо хохотали над доставшимся им сокровищем. Боль прогрессировала, врач-сосед и врач со скорой сошлись во мнении, что у него саркома. Суммы, заработанной на ремонте ему бы, как жителю Украины, хватило дня на четыре пребывания в больнице. Посовещались горестно, купили с трудом билеты на поезд, мой сын с приятелем на руках донесли его до такси и там до поезда. Книжку он дочитать не успел, и я отдала ему ее, прости, Господи, как иконку. Он умирал там, у себя на родине, относительно долго и страшно мучительно. Года через два незаконная вдова снова приехала в Москву на заработки. И вернула мне книгу. Согласитесь, что это тоже настоящее Чудо. До сих пор ни одного возврата данной друзьям хорошей книжки я не припомню. Мы, видимо, и вправду, были из одной электрички, мчащей наш устаревающий на глазах и немедленно возрождающийся из пепла в чуть обновленных карнавальных костюмах, но все тот же бред, – в неизвестном направлении с остановками по всем пунктам, кроме Есино…Позволю себе высказать еще одну, вероятно, очень спорную идею. Касается она святых и великомучеников. Как будто бы они у нас, естественным таким образом, идут в одном флаконе. Мне же кажется, что дело обстоит несколько сложнее и что, как правило, это, как говорится, два разных человека. Великомученики представляются мне этакими потенциальными великими грешниками, которые по той или иной причине не в состоянии оказались реализоваться как грешники, преступники и проч. Что там мешает – совесть ли особенно обостренная, требовательность к себе (тоже еще надо посмотреть, не гордыня ли непомерная эту повышенную требовательность к себе питает) – действительно мешает им поступать дурно или грехи эти существуют только в их чрезвычайно богатом воображении, но муки получаются невообразимые, одним словом – великие. Такой человек может быть на практике чуть ли не праведником, но с каким трудом, – и все надрывается, надрывается, не дай бог, прорвет… А святые – это святая простота, им можно творить что угодно, халтурить по чем зря, забывать даже мертвых своих похоронить, – главное, они ничего плохого не замышляли, ну, разве что, хотели «компотика с белым хлебушком», как Митричи в Веничкиной электричке.
Чудо – это когда в одном человеке сходятся обе эти натуры или хотя бы понимание глубокое великого греха сочетается со смиренным видением нерасторжимого единства виновника и жертвы злодеяния. Вполне допускаю мысль, что Венедикт Ерофеев – святой великомученик. А мы, его боготворящие – члены Ордена Венедиктинцев, хотя бы на момент чтения и перечитывания, а впрочем, в какой-то хотя бы степени – раз и навсегда, поглощаем и жадно усваиваем частицу его поистине божественного взгляда на непостижимые реалии нашего неизменно шокирующего бытия.
Беседа с поляком
Погуляла в Интернете. Ничто так не помогает понять, как из помойки образуется «шум времени», что попадает, что пропадает. В одну строку идут сообщения о страшнейшем землетрясении, унесшим несколько сотен жизней, «откровенная фотосессия» какой-то задрипанной певички, возвращение к неведомой жене неведомого актера, что-то про ПРО, как милиционер убил, как милиционера убили. Напарываюсь на беседу лучшего из диссидентов с каким-то поляком, то ли журналистом, то ли деятелем, не важно. Добросовестно разъясняет про Медведева, призванного лишь строить либеральные гримасы для усыпления близорукой бдительности нашей вечнозеленой интеллигенции, ну и т.д. Про органы вечные, про сталина с путиным, про патриотизм как реванш… Все путем, все правильно, если бы политика действительно не шла бы в одну строку с голыми титьками Анны Семенович или если бормотать это все в пустыне себе под нос, бередя только налипшие на верхнюю губу песчинки. Или же – щедро одаривать поляка, именно таких речей жаждущего. Все нормально и естественно, только, как бы это сказать, как назвать это ощущение от всей без исключения новостной информации… Может, вот она, вожделенная равноудаленность! Равноудаленность от реальности…
Почему-то в связи с этим или в ответ на это вспомнила вдруг про диких животных. Редкие ведь встречи. Последний раз, пожалуй, этим летом, под вечер, выйдя на море на Куршской косе, увидела метрах в 50-ти ушастую, худую, ходульную, очень подвижную лису, что она тут же и подтвердила, немедленно ускакав, впрочем, скорость эта явно объяснялась не страхом, а скорее, ритуалом. Мне при виде диких зверей давно уже как-то сжимает сердце жалость, которая ограничивается только уважением. Вот в этом много смысла заключено, по всей видимости. Они достойно несут бремя своей личной независимости, пока, конечно, гребаное человечество не совершит какую-нибудь подлянку в особо крупном размере – не разольет танкер нефти, например. Тогда смертельно измазанные чайки, киты и прочая невинная и условно независимая живность умирающими армиями начинает сдаваться человеку, который их и погубил, но видимость на время создается, что вот они пришли за помощью, и одомашнивание происходит в форме неумелого и так присущего нам героического поведения на другой день после преступления. Домашние же животные безгранично и ежечасно очевидным тяжелым грузом лежат на нашей ответственности. А эти – просто не видны, они расположены дальше и сами не рвутся вступить в контакт. Есть же, нравится это свободолюбцам или нет, понятие ближних, и оно такое глубокое, что можно помешаться, задумавшись об этом. Господи! Дальних-то любить – это отдых или «заслуженный покой». Ни одна ведь проблема не решена. Если решена, значит, не проблема.
Нельзя в одном рассуждении перепрыгивать с одного уровня нравственных критериев на другие, более общие или более частные. Увы, увы. Если претендовать на умудренный взгляд поверх барханов, превращающих сплетню в историю, а историю в археологию, упрешься, хочешь этого или не хочешь, в ответственность каждой песчинки.
Злодеев много, гипнотизеров, видимо, тоже хватает. Но ведь от тяжких своих трудов законно отдыхающие граждане – сами покупают билетик на сеанс…
Ёжик
Вот, интересно, дикий зверек, ежик какой-нибудь ушастый, пойманный, потисканный перед камерой и отпущенный вскоре на волю командой телепередачи «Дикий мир», – что он думает-чувствует о cлучившемся? Запоминает на всю свою ушастую жизнь, создает миф? Рассказывает детям и внукам ежедневно, с одними и теми же интонациями и ужимками? Сооружает культ этого чудесного события? Или же просто начинает остерегаться еще одного сорта звуков и шорохов? А главное, какая из всех этих возможных реакций на Cлучившееся успешнее приближает его к соответствию тому самому якобы-смыслу жизни?
