Сейчас вот и я снова нахожусь в Зеленоградске-Кранце. В том давнем смысле, как раньше, я ничего уже не вижу, эпоха моего видения прошла, – вот, пытаюсь разглядеть, какие стрельчатые красоты будут видны из окошка одной из воображаемых темниц, пустых глазниц… Это в высоком и прекрасном коридоре на втором этаже того самого столыпинского дома (не бойтесь, уже не вагона!) в торце коридора библиотеки и оплота культурной жизни ее прихожан, мы стоим с одной из новых фей этого заново волшебного царства. Она показывает мне, как отсюда виден удивительный дом, в башенках и ставенках которого сосредоточился родной ее душе прекрасный Кранц… Я всегда мучительно пыталась понять, почему созданные совершенно чужими, бесконечно чуждыми нам людьми дома, улицы, города, – вдруг оказываются чуть ли не слепком с твоей души. Есть ли в этом что-нибудь – сверх анамнеза вита, импринтинга и прочих терминов, заменяющих наши невыразимые чувства и душевные предпочтения?
Колыбельная
Когда вечером наконец ложишься спать, может показаться, что ради этого и жил. Выстоять, выдержать, все требую-щееся совершить, справиться с каким-то примитивным уходом за собой, чтобы, наконец, на законном основании – уйти. Лечь, спрятаться, вытянуть ноги. Только когда удается наконец проделать именно это, – суметь действительно эффективно и добившись таким образом облегчения, вытянуть-таки ноги, – только тут можно почувствовать слабое, дежурное, но все же соответствие действительного – желаемому. Ради чего же колотились весь день-деньской, спрашивается. – Долги-долги. А как долги образовались? – Ловушки-ловушки. А на чем попались? – На том, что думали, будто хотели чего-то еще, не только ноги вытянуть. А оказалось? – Только сильнее стала потребность вытянуть. Ну что ж. Получили образование, завели детей, поработали на славу (не ради, а изрядно), давно уже только прорехи в этом стройном здании едва успеваем, даже все же – не успеваем, затыкать.
Как-то раз в консерватории я сидела на таких плохих местах, так высоко и неудобно, да еще против обыкновения – пришла не на пианиста, а на органиста, – так вот, я сидела так, что мне была видна вся его кухня, он был чех какой-то, а может быть, эстонец, одно из двух. Так вот, он явно не успевал затыкать свои поддувала, его деятельность так мало походила на вдохновенное исторжение божественной музыки… Он метался, как хозяйка, впервые затеявшая пироги. Все мы, впрочем, плохие органисты. И если даже исторгаемая вами музыка кому-то нравится и даже чем-то считается и почитается, самоощущение все равно такое – броски от поддувала к поддувалу, впопыхах и, как минимум, не совсем вовремя.
Зато когда, спасибо земле, которая «все-таки вертится», – когда наступает ночь, можно остановиться по закону жанра. И в этот краткий момент мимолетного контакта с собой еще в сознании перед погружением в себя без сознания – мелькает легкое удивление – что же это происходит, неужели – жизнь? Но непреодолимое желание вытянуться и убыть мешает пообщаться с кем-то вроде себя по поводу жизни – при жизни. Самонеощущение почти достигнуто, удалось разложить болевые точки по удачным местам, занавес падает. Наступает желанный и плодотворный перерыв, а в чем – так и не успеваешь выяснить. Утро вечера мудренее, но ближе к смерти.
От лица уходящей натуры
Почему-то дети прекрасно всё понимают, особенно – парадоксы. Два мальчика лет 12-13 идут на колодец за водой. У каждого по ведру, а один из них еще ведет за руку крошечную сестру. Мальчиков этих я уже видела на реке, они явно городские, то есть – дачники в этой деревне. Там, сидя на берегу, ухитрившись так накупаться, что в отчаянную жару при абсолютно подогретой воде в реке, они буквально стучали зубами и при этом пытались переговорить друг друга на тему провайдеров и серверов.
Сейчас же, благо колодец напротив моего окна, я слышу дивный, ласкающий слух разговор. Мальчики идут, изогнувшись дугой, каждый в сторону от своего ведра, а малышка спрашивает своего брата что-то вроде того – почему нельзя иметь такое огромное ведро, чтобы можно было сходить за водой всего один раз (за все лето?) и т.д. Брат очень охотно ей отвечает, что для этого пришлось бы вырыть огромный колодец, а на это потребовались бы огромные деньги, а чтобы заработать огромные деньги, нужно потратить огромное количество нервов, а для этого надо иметь огромное количество сил, а чтобы иметь столько сил, нужно есть огромное количество еды, а для этого нужно огромное количество денег…
Они удалялись, я больше ничего не слышала. Но и так – все ясно. Дети уже усвоили царствующую логику и уже поняли ее абсурдность. Но все равно – приняли. Вот что самое интересное!
И тем не менее остается ощущение счастья. Или хотя бы – облегчения. Можно спокойно умирать, уходящей натуре можно уходить. Есть кому думать про эту жизнь дальше.
ПО ПРОЧТЕНИЮ КНИГИ
Немного поумнев, причем совсем недавно, я скорей почувствовал, чем поразмыслил, что в природе человеческой культуры всегда существовала и, слава Небесам, все-таки продолжает существовать вроде бы очевидная, но на самом-то деле мало кем осознаваемая, подчас вовсе не замечаемая, живейшая из живых систем, обладающая прекрасным тайнодействием и, что очень важно, дивными непредвиденностями, – система «Писатель-Читатель».
Разумеется, она, система эта, в корне отличается, скажем, от систем «медицина-пациенты», «спрос-предложение» и т.д., поскольку от обеих последних так и разит разного рода дурными взаимозависимостями.
Система же «Писатель-Читатель» исполнена волшебств, даруемых причащенностью к истинной свободе и Писателя и Читателя. Более того, как мне кажется, она красивейше разрешает загадки мучительных противоречий, заложенных в философскую проблему «Субъект-Объект». Ради приближения к сущности человеческой жизни мыслители называют ее «Я–ТЫ».
Проще говоря, прочитав книгу Ольги Шамборант – эссеистки, художника слова, биолога, всегда с бесстрашной поэтичностью исследующей глубины существования своей личности на фоне прошлого, настоящего и, между прочим, вечного, поскольку идет речь о судьбе непреложных, временами весьма хрупких, ценностей природы и бытия, – к примеру, я, читатель, невольно удивлялся, психологически чувствуя себя автором читаемых мною текстов.
Вот как спасительно для человека, как бы то ни было общественного животного, срабатывают сущностные части системы «Писатель-Читатель», без налаженности взаимодействия которых она мертва. Именно они – со-чувствие и со-понимание–делают абсолютно равноправными обе составные части системы, тем самым легко снимая неразрешимые тягостности философской проблемы «Я – ТЫ», и, разумеется, наоборот.
Словом, прочитав «Опыты на себе», ты, дорогой Читатель, тоже, хочется надеяться, почувствуешь/поймешь суть магического явления, вызываемого в нашей жизни не только отличными образцами литературы, но всеми, очаровывающими наши души, видами искусства: «ОПЫТЫ НА СЕБЕ» – это «ОПЫТЫ НА ТЕБЕ», да и над каждым из нас, если чутки мы к себе, как к другим, даже если это не люди, а кошки, собаки, птицы, цветы и деревья – все живое в Небесном Доме Земли.
