А Олег подумал, ну вот, проговорился… ну, что не олигарх, ибо врач в России богатеем быть не может. Пришлось вилять, мол, медицинский институт, ошибки молодости…
Но видит понимание в глазах подруги и следит вслед за трассирующим следом её мысленной мысли. Она, возможно, думает о правильном вложении ума и капитала в медицинский бизнес, ибо люди болели и будут болеть. Значит, без работы не останешься. И взгляд её теплеет, согревается полным пониманием, если не восхищением.
– Водолей… Хороший знак…
– Конечно, хороший… – Олег любит, когда его хвалят. Недолюбленный он. – Самый лучший знак.
– А у меня младшая сестра Водолей…
– Понятно, – Олег не знал, что у Даны есть сестра, вообще, что есть семья, что было какое-то прошлое (они его никогда не обсуждали, как и про мужа… про мужа и вовсе табу наложено).
– Водолеи характеризуются тем, что живут внутри ситуации, которую сами себе создают.
– Это как?
– Ну, ты сам себе придумываешь мир, а потом его начинаешь обустраивать. И никто не в состоянии тебя из этого мира выпнуть.
– А может, не нужно?
– Нужно-нужно.
– Это ж почему?
– Потому что твоё в-водолейство, помноженное на специ-фику твоей профессии, даёт в остатке гремучую смесь из бесчувственности и бесчувствия.
80
– Разве бесчувственный – это про меня?
– Я не про это, Олег. Иногда мне кажется, что ничто не способно пробить ту броню, которую ты на себя надел…
– Даже ты?
– Даже я… А что я? Сколько мы… с тобой… вместе…
– И сколько ещё будем? Лучше не загадывать.
– Тоже верно. Но я не об этом.
– О чём ты, Дана? Говори уже скорее…
– Можно образно?
– Ты же знаешь, тебе всё можно. Для того в Париж и приехали, чтобы… тут…
– Знаешь, человек, вынужденный защищаться, надевает броню. Вот как ты. Профессия, все дела, бла-бла-бла. Потом эта кожура становится всё тверже и твёрже. Всё толще и толще. Знаешь, попадаются такие грецкие орехи, у которых живого ядра уже не осталось… Постепенно нарастая, кожура пожирает сердцевину, ничего не оставляя… Понимаешь?
Олег молча кивает. Отворачивает лицо. Смотрит в окно. В окне – самый красивый город мира. Самый красивый, тем более что других он не видел.
Вот когда включается незаметная разница. Вот то, что невозможно скрыть никакими ухищрениями – разницу в опыте. Каждый день Олег видит мучения и человеческие страдания, он видит смерть и боль. Это наполняет его внутренним содержанием, которое не передать. Не объяснить. Но которое, тем не менее, существует, определяя всё его существование.
Дана порхает по жизни. Она много видела, много знает. У неё куча времени. Его она могла бы тратить на постоянное самосовершенствование. Она и тратит. Ведь такая ухоженность и красота… они не бывают стихийным явлением природы. Особенно, когда первая молодость прошла.
Именно эту сделанность, не выпирающую, не броскую, но внятную и такую привлекательную, Олег ценит в Дане больше всего.
Как же объяснить этой лёгкой (но отнюдь не легкомысленной) женщине, что он, может, только жить начинает? Что, встретив её, он словно пробудился от долгого-долгого сна и что именно встреча с нею… О, эта встреча…
Тут Олег теряет нить размышления, и на него наваливаются звуки и запахи большого и богатого города, роскоши и комфорта, расслабленности и неги, которые источает спутница…
Олег смотрит на Дану, и у него начинает вставать. Дана видит это и реагирует самым достойным способом – подходит к нему, сбрасывая по дороге халат, и садится на Олега, словно бы он – старомодный проигрыватель для виниловых пластинок, а она такая виниловая пластинка и есть.
81
И окончательное признание снова откладывается: как можно своими руками убить хрустальную гармонию единения, лучезарный ансамбль смычка и скрипки, соединившихся в порыве извлечения музыки из душ и тел.
Дана такая ладная, красивая… Но если приблизиться к ней на более чем близкое расстояние, если послушать её интимный шелест в половине четвёртого (неважно, утра ли, ночи), обильные признания…
Окажется, что и богатые тоже умеют плакать. Окажется, что богатые только и делают, что рыдают, забыв о богатствах, работе и «взрослых» делах.
Позолота статуса слезает, само слово «состоятельный» более не засоряет зрение и, наконец, можно увидеть человека. Вне понтов и пафоса. Можно разглядеть органику, уже не завязанную на извне привнесённое, и почувствовать себя археологом, раскопавшим среди бесконечного количества слоёв хрупкую красоту подлинного существования.
Для Олега такими раскопками оказываются рассказы Даны про одинокое детство, заброшенность и трудное становление. Дана избегает говорить о настоящем. Не потому, что скользко. Оно её, видимо, не устраивает. Никак не устраивает.
Рождённая любить, для любви, Дана плывёт по нынешней жизни без особого напряжения, но и без вдохновительных усилий. Для себя плыть надоело, а (пока не случился Олег) плыть для кого-то ещё… Видимо, не получалось. Или не было такой возможности.
Что ж, Гагарин прекрасно понимает Дану. Устроен похоже. Возможно, оттого они и сошлись, думает он, глядя на спящую красавицу. И чем дольше он смотрит на это чудо, сопящее в подушку, тем отчётливее понимает, что не только он так устроен, не только она, но и все нормальные люди должны жить не для себя.
На пороге сорокалетия Олега Евгеньевича Гагарина посещают «правильные» мысли.
Глава девятая
Правый берег
Олигарх очнётся неизвестно когда, когда никого не будет рядом. Он проснётся в один момент, хмурый и немного усталый от долгого лежания, он придёт в себя, но никому не скажет об этом. Он хитрый и расчетливый – сколько же он был без сознания? Что произошло, пока он спал? Котируются ли, продолжают ли котироваться его акции? Сначала нужно «навести справки», разузнать на каком он свете, а потом и предпринимать осмысленные шаги. А пока лучше отлеживаться здесь, где никто не ищет, где все думают, что он ничего не слышит и не видит, где его не будут преследовать, а если кто-то вздумает обманывать, то он и сможет вывести обманщика на чистую воду, из длительного путешествия по которой он только что вышел…
82
И чем больше Олег смотрит на Дану, чем дольше существует рядом, в облаке её тепла, запаха, тем отчётливее проступают, начинают проступать отсутствующие величины. Умолчания зияют, выпирают на первый план.
Конечно, Олег думает о её муже, легкомысленно (а потому что ничего особенного, ну подумаешь, в Париж с подружкой. Причёску навести, ага, туфельки подобрать в цвет нового авто) отпустившем её, мужнину жену, с каким-то там врачом-реаниматологом. Мужичина ты, простофиля…
