Потому что иначе как объяснить возникновение этой самой реаниматологии в его жизни? Как? Не одним же только упрямством, не одной же только силой воли идти напролом логике всеобщих приоритетов.
Хорошо известно, что реаниматологи – чужие на празднике медицинской жизни, троюродные и внучатые племянники. И дело не только в деньгах. Не только в статусе. Вот хирург – это понятно, хирург – он же главный, хрен оспоришь. Скульптор, творец…
Гагарин вздыхает, потому что уже давно смирился со второстепенностью своей специальности. Зато она, специальность эта, даёт ему возможность безбоязненно предаваться страсти соглядатайства.
Ведь не грех, если ты смотришь на человека и для чего-то пытаешься его понять? Любопытство не порок, а люди – самое интересное, что может быть. Будь его воля, будь такие возможности, Олег наблюдал бы за людьми постоянно, проникал к ним под кожу, подслушивал мысленные мысли.
Олег мечтает о совершенной видеоаппаратуре, которой можно напичкать, ну, например, ординаторскую. Подслушивать разговоры, ведомые в твоё отсутствие, что слаще?!
Ведь понятно, что когда тебя нет, все только и делают, что говорят о тебе да о тебе. Как будто бы других тем не существует.
87
А Дана, между тем, состоит из разных неправильностей. Во-первых, как выяснилось, она заикается (никогда бы не подумал, «гвозди бы делать из этих людей»), во-вторых, еще через пару дней выясняется, что Дана левша. Тоже переученная.
Такая, выходит, деланная-переделанная. Ни слова в простоте, ни сантиметра естественного происхождения. Олег думает, что не хотел бы попасться Дане на узкой тропинке (в смысле, вести совместные дела, бизнес) и тем более на язык. Остра, нетерпима, балована до чрезвычайности…
Но, с другой стороны, терпит же его, дурака-деревенщину, искренне увлечена (такого не скроешь), без напряжения стелется под него, ложится и раздвигает ноги не только в буквальном смысле.
А ведь ничего ж не надо – ей-то от него уж точно! Это Дана – пропуск в то самое высшее общество, о котором все мечтают как бы в него – раз-раз – и попасть. Может, Гагарину того и не надо, однако же…
С Даной такое попадание происходит автоматически, по мановению волшебной палочки: одно её присутствие делает картинку мира яркой и объёмной. «Дико эксклюзивной». Оттого и потянулся, пошёл следом, словно бы примеривая очередной костюм, сшитый точно по фигуре. Ну, и обстоятельства помогли, везуха необыкновенная, раньше думал, что такое только в кино случается.
Дана, конечно, та ещё штучка. Тот ещё фрукт. Многослойный, многоголовый, многофункциональный. Таких можно (нужно) уважать. Прочно стоит на ногах. Знает, чего хочет. Самоуверенна, как Пиночет или Черчилль. Ну и манеры…
Ну и интеллект, любо-дорого посмотреть. Особенно на людях, когда меняется до неузнаваемости. Особенно после интимного уединения, где сочится искренностью, понятная до последнего завитка желания. И Гагарин обожает наблюдать в ней эти перемены, разные агрегатные состояния, когда она словно бы демонстрирует ему, какой она может быть, если захочет. И какой она является на самом деле, когда никто не видит. Когда только он. Когда только для него.
Как бы говоря: а ведь это дорогого стоит, понимаешь? Конечно, он понимает, чего уж тут…
88
Она открылась ему не сразу. Он перестал бояться её мнимого высокомерия после рассказов о детстве. Увидел в женщине подростка. Поразился.
Они говорили как бы ни о чём. На самом деле – отлавливая жемчужины совпадений, параллельности судеб. Гагарин же не говорил ей «самого главного» о себе, что он ну немного не тот, за кого она его принимает…
Не говорил, так как сжился с новым образом, стал новым человеком. Другим. Кажется, полностью свободным. Хотя, впрочем, какая свобода, если не обо всём говорить можно. Но Олег про это забыл. Причем искренне. Вытеснил, как у психоаналитиков принято говорить.
Ему нравилось, как Дана слушает. Например, про кризис среднего возраста и о детстве, они там, в детстве, и нашлись окончательно, родом из одной страны, из одного времени, странное и незаметное поколение Барселонской олимпиады, которая поманила приворотными огнями, да забросила в два разных кармана эпохи. О чем Дана не знала, но это уже вроде было и не важно.
Связанные одной цепью, они сошлись словно бы для того, чтоб сказку сделать былью. Так оно, в конечном счёте, и произошло. Или произойдёт. Окончательно размягчившийся Гагарин снова, уже на трезвую голову, делится с Даной своим самым сокровенным воспоминанием о лучшем дне своей жизни, который (если и дальше всё пойдёт как по маслу (у Гагарина эйфория) возможно будет и повторить.
Поживём, увидим.
89
Она росла обычной девочкой из панельной пятиэтажки. Во дворе – детский сад и молочная кухня. «Приемный пункт стеклотары». Пыльные ясени у дороги, где галантерея и бакалея. И средняя школа через дорогу. С резкими запахами в углах столовой и в раздевалке спортивного зала.
На старые фотографии смотришь с отвращением, они такие мутные, нечёткие, чёрно-белые, как позапрошлая жизнь. Сплошные перекосы. Всё выглядит нелепо. Прыщи, очки одноклассников, косички одноклассниц. У неё не было подруг.
Учитель физики (классный руководитель) по кличке Колобок любил до неё дотрагиваться. Вызывая девочек к доске, он требовал, чтобы они писали решение задач повыше, а сам заглядывал под юбки.
Девочки потом плакали от унижения, мальчики сжимали куцые кулаки, призывая друг друга побить Колобка, но на самом деле всех это устраивало (парней он почти не вызывал), а некоторым девочкам это даже нравилось.
Они сами руки тянули, вызывались пойти отвечать. Чтобы там, у доски, растянуть эластичные тела в знаки греческого алфавита.
Класс был чётко поделен на сферы влияния, тон задавали коротконогие крепышки, неосознанно понимавшие, что школьное безвременье – их звёздный час. Что больше ничего не светит.
Что будет потом? Неудачное замужество, сопливые дети, мужья ограниченного пользования в тренировочных штанах с пузырями на коленках…
А тут судьба ещё не вошла в колею, разлившись словно после паводка, и можно даже выбирать варианты. Их, разумеется, немного. Но ощущение выбора бодрит. Бодрит и тревожит. Как половое созревание, с которым его часто путают.
Ну так вот, крепышки, осознающие просветительскую миссию, чётко знающие – как надо, чтобы «всё как у людей», рано созревшие подглядывалки за соседями по лестничной клетке и давалки ценных советов.
Стихийные идеологини усреднённости, крепышки боролись за сферы влияния, за души ни в чём не твердые. Одна из них, черноокая Распопова, постоянно пыталась приучить к благам цивилизации (её, распоповской, цивилизации) дикарку Дану.
Когда в семье есть старшие братья и сёстры, их жены-мужья, многочисленная родня, трущаяся друг о друга нервными окончаниями, – проще простого осознаёшь «что такое хорошо и что такое плохо».
