Ночная кукушка всегда перекукует – это Олег хорошо знает. И когда, чуть позже, Миша Самохин придёт к нему с виноватым (виноватее некуда) видом, он не станет парня мучить, скажет ему, что поможет. Чем только сможет. Вот и вы, если что, обращайтесь.
*
А в соседней комнате симметричная картинка – брат Королёв, в богатырский свой, былинный рост, лежит в постели, на нём сидит Катя. Только что кончили. Но Катя не унимается.
– Ты подумай, какая цаца, классический репертуар, классический репертуар… – кривляет она понятно кого (всё-таки на актёрском отделении училась). – Так мы ей и поверили.
– Катька, опять ты к своим баранам…
– Не опять, а снова, Королёв, я же не виновата, что ты такой рохля и ничего сделать не можешь…
– Интересно, Катерина, как бы ты на этот остров-то попала, если бы не моё чудесное вмешательство, так бы и стояла сейчас на площади трёх вокзалов…
– А ты мне моим прошлым не тычь, я же тебе твоим прошлым не тычу… Я помню, как ты приполз ко мне, умолял меня выйти за тебя.
– Ну, так как, выйдешь?
– Я ещё подумаю. Посмотрю на твоё поведение. Иначе зачем мне такой рохля, даже с братом справиться не можешь. Смотри, как его косоглазиха им рулит, любо-дорого посмотреть. Только ты такой… Ни к чему не годный… Любовничек.
– Катя, но я бы попросил…
– Ах, отчего люди не летают? Улетела бы с этого постылого острова.
– Да чем же он тебе опостылеть успел? И когда?
– Да тогда. Заманил меня в золотую клетку, где все первые места уже разобраны. А мне опять в подтанцовке? Снова в массовке жизнь проводить?
– Что ж тогда соглашалась?
– Да из-за тебя, дурака, поехала. Думала, что ты человек, а ты…
– И что мне теперь сделать-то для тебя, чтобы любовь доказать? Со скалы в море?
– Со скалы не нужно. А лучше сходи к Гагарину и заяви ему мою волю, мол, оркестр пополам, косоглазая вечером репетирует, а я утром. И это – как минимум. Как минимум!
– Ох, ещё пуще старуха взбеленилась, помнишь сказку? Чем всё закончилось?
– Ну, мы-то, слава богу, не в сказке живём, а в самой что ни на есть натуральной реальности. Поэтому пойди и скажи своему Олегу, что ты тоже право на оркестр имеешь.
– Не до меня ему сейчас, не знаешь, что ли?
– А меня не волнует – до тебя ему или не до тебя, вынь да положь…
Ох, ломает парня, ох как ломает, изумляется Олег, чувствуя прилив тайного наслаждения. И ведь сломает. Так что снова помогать придётся. Бесконечная история какая-то.
А потом они за одним столом встречаются и говорят друг другу приятности. Как воспитанные, истинно светские личности.
*
Аки говорит по телефону: калы-балды-чекалды, хрен поймёшь, вот хитрый китаец, совершенно не догадаешься, что у него на уме. Олег пару часов наблюдал за ним – ничего противозаконного, когда один в комнате, если не считать арфистки Мелкиной, заглянувшей на огонёк. Но – взрослые люди, вполне имеют право на лево. А когда один – то молчит, а если говорит по телефону – то хрен пойми, о чём: или заговор обсуждает, или о поставках свежей рыбы договаривается.
*
А у Даны – сессия воспоминаний. Про детство. Одна из подружек подкинула тему – песенники, которые обязательно вела каждая советская девушка; девичьи альбомы с сердечками, виршами, а главное, текстами песен про любовь. Большую и чистую.
– Ты не достойна восхищенья,
Ты не достойна даже взгляда,
И, милая, прости мне это –
Ты не достойна даже яда, – писали мы «слова народные», искренне веря в собственную инфернальность.
– Ага, и точно бы глядя на себя сторонним, мужеским взглядом…
– Очень уж любви хотелось.
– Когда срываешь розу,
Смотри не уколись,
Когда полюбишь мальчика,
Смотри не обманись…
(А Олег думает: когда полюбишь девочку… не обманись. Главное – не обмануться).
– Ну, не только. Дружбы тоже, – сказала Дана и закатила глаза. – Роза вянет от мороза, роза вянет от тепла, а моя подруга Роза не завянет никогда.
Товарки стали вспоминать, перебивая друг друга.
– Желаю с лестницы свалиться,
Желаю выпрыгнуть в окно,
Желаю в мальчика влюбиться,
Не в пятерых, а в одного.
– Сердце разбито, капает кровь,
Вот до чего доводит любовь.
– 17 звёздочек на небе,
12 месяцев в году,
15 мальчиков я знаю,
Но только одного люблю… – выкрикивает Дана, а Олег думает: снова цифры?!
– И ведь на полном серьёзе всё это писалось. Думалось и писалось.
– Девочки, а ещё помните, как мы ведь пытались иностранные песни русскими буквами писать? Ну, там, «Варвара тянет кур…» из «Bony M»… Основывались на созвучиях.
– Не кур она тянула, а слово из трёх букв…
– Да?
– Да, я была уверена, что Патриция Кац поёт, мол, эй, туфли забери…
– И у неё же была фраза о том, что «Лизонькин па (то есть папа) – майор…».
Все смеются.
– Ну, про «говно» в песенке Queen все помнят? И как «King krimson» верещал «Козлы, козлы, козлы…» (изображает)
– Все!
– А Лайза Минелли, как сейчас помню, пела песенку про Ленинград. Точнее, звучало как «Ленинграф», ну, казалось, что это совмещение «Ленинграда» и «Петергофа».
– Нет, она пела не про город, она же пела «Ленин – граф», утверждала, так сказать, его дворянское происхождение!
– Ну, может быть.
Все смеются.
Вот такими пытливыми и внимательными были советские дети. Ловили информацию про свободу буквально из воздуха…
– А у меня с этими созвучиями была такая история. Я очень любила песню «Маэстро» Аллы Пугачевой, «Вы, в восьмом ряду, в восьмом ряду, меня узнайте, мой маэстро…», ну, и записала её на слух в песенник.
– Ох, хорошая была песня. Правильная. Жизненная такая. Я как совок вспоминать начинаю, так сразу пугачевские песенки из извилин лезут. Вся, можно, сказать, моя жизнь. Как без неё, родимой. А история-то в чём?
Олег высокомерно подумал, что единственная песня, которую он записал бы в свой персональный песенник, – это тот самый опус Бьорк, с которого у него «новая жизнь» началась.
– А потом моя двоюродная сестра, Наташка Мамонтова, правильная такая и грамотная девушка, спрашивает у меня недоумённо – что это за «мамряду» такая.
– Мамряду, а это что? Что это?
