Как можно было впоследствии прочитать в исторических книгах, за три часа перед этим фюрер в сопровождении своих архитекторов Альберта Шпеера и Германа Гислера, а также скульптора Арно Брекера прилетел со своим первым и последним визитом в Париж на аэродром Ле Бурже и наскоро посетил Оперу, церковь святой Марии Магдалины и площадь Конкорд, через Елисейские Поля подъехал к Триумфальной арке и через Авеню Фош к Трокадеро и дальше к «Эколь Милитэр» и Пантеону; когда он проезжал мимо Леона, он, должно быть, уже возвращался к своему самолёту и ещё ненадолго остановился у Сакре-Кёр, чтобы бросить последний взгляд на покорённый город, который лежал у его ног, только просыпаясь и ни о чём не подозревая.
Если бы у Леона в то утро был при себе пистолет, думал он впоследствии, и будь тот пистолет заряжен и снят с предохранителя, а сам он был бы в состоянии уверенно с ним обращаться, и собери он в это мгновение необходимое присутствие духа и не трать понапрасну время на этически-моральные размышления о западно-христианских максимах поведения, то он, может, и осуществил бы деяние всемирно-исторического значения. Но он лишь стоял, изумлённый, со своими багетами под мышкой, и две-три секунды длящаяся встреча никак не сказалась ни на его дальнейшей жизни, ни на жизни фюрера. Ещё и десятилетия спустя Леон качал головой, не веря, что этот безучастный эпизод остался самым впечатляющим в его жизни и что на дне его души с фотографической точностью запечатлелись краски и свет того летнего утра, тогда как действительно значительные события его биографии – свадьба, рождения детей, похороны родителей – жили в нём лишь смутными воспоминаниями.
В лаборатории же не происходило ничего волнующего. Лишь раз в несколько дней случалось, что его статистическую работу приходилось прерывать, чтобы проверить подозрительные пробы на содержание крысиного яда или мышьяка. Эти задачи он выполнял с привычной тщательностью и в уверенности, что он и в немецкой оккупации служил доброму делу; ибо независимо от того, кто сейчас отдавал распоряжения в Матиньоне или в Елисейском дворце, по-прежнему действует незыблемый принцип, что ни один человек не имеет права травить ядом другого.
Правда, Леону было ясно, что он как служащий полиции, нравится ему это или нет, был подчинённым маршала Петэна и в конечном счёте подчинялся немецкому командованию; но до тех пор, пока список его обязанностей ограничивается лабораторным доказательством смерти от отравления, он мог надеяться, что и впредь будет жить в ладах со своей совестью.
Но потом наступило утро, когда Леон, как обычно, в четверть девятого явился на работу и нашёл набережную Орфевр опять чёрной от полицейских; они угрюмо стояли под утренним солнцем на мостовой и курили, двери были заперты, а у берега Сены стояла причаленная баржа, в которой Леон опознал одну из тех двух, которые 12 июня сбежали вверх по течению с несколькими миллионами картотечных карточек.
Случайно вблизи Леона опять оказался тот же молодой коллега, которого он расспрашивал месяц назад.
– Что тут происходит?
– А что тут может происходить, – буркнул тот, пожимая плечами. – Немцы поймали баржу.
– Только эту одну?
– Вторая улизнула в Роан.
– А эта что?
– Она села на мель.
– Где?
– В Баньо-сюр-Луан, у Фонтенбло.
– Так близко?
– Перед ним взорвалось судно с боеприпасами и загородило реку. Наши люди замаскировали её под деревьями и кустами, насколько было возможно, но немцы её нашли. Что делать, баржу не скроешь, она всегда остаётся на воде. Она не может удирать огородами или улететь.
– Однако удивительно, что немцы так хорошо знают нашу систему каналов.
– И груз наших барж.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего. А ты что хочешь этим сказать?
– Тоже ничего.
Колокола Нотр-Дама как раз пробили половину девятого, когда на набережную Орфевр подъехала чёрная машина с ведущими передними колёсами префекта полиции. Слева вышел сам Роже Ланжерон, справа рослый молодой человек в горчично-коричневой шляпе и горчично-коричневом плаще, с красной нарукавной повязкой и в очках без оправы, которые придавали его круглому, гладко выбритому лицу сходство с дружелюбно-близоруким гимназистом. Он общительно примкнул к стоящим вблизи мужчинам, протянул им коробку своих сигарет и снова спрятал её в карман плаща после того, как никто не захотел угоститься. Тем временем префект полиции с мегафоном вскочил на подножку своей машины.
– Господа, я прошу вашего внимания. Спецзадание для всех служащих Судебной полиции в соответствии с законами военного времени. Противозаконно вывезенные из бюро 205 документы снова должны быть возвращены на положенное место. Все имеющиеся в наличии мужчины образуют двойной ряд от парапета набережной по лестнице Ф до бюро 205! Поспешите, время поджимает!
Ропот прошёл по толпе, мужчины не сразу отбросили окурки. К преувеличенной спешке они больше не видели повода, поскольку немцы были не на подходе к городу, а давно уже здесь. Постепенно и без удали они сформировали из чёрно-серой массы шляп и плащей требуемый двойной ряд. Казалось, можно было почувствовать на ощупь их недовольство тем, что ту же работу, которую они уже проделали в июне, теперь надо делать в обратном порядке; на каждый шаг, на каждое движение им теперь требовалось в три-четыре раза больше времени, поэтому возврат карточек на место, хотя их было теперь вдвое меньше, чем тогда, длился чуть ли не вдвое дольше, чем эвакуация. В бюро 205 за большим письменным столом сидели префект полиции Ланжерон и мужчина в жёлтом плаще, они открывали то одну, то другую коробку, констатируя, что документы сильно повреждены. На барже за время её месячного отсутствия в них угнездились водяные крысы, жучки и черви, сквозь щели корпуса проникала вода. Во влаге летней погоды чернила расплылись, бумага набухла, дерево и картон расклеились. Ещё до обеденного перерыва Ланжерон и молодой немец приняли решение весь материал, все три миллиона картотечных карточек и единиц хранения переписать и упорядоченно разложить по новым картотекам и подвесным регистраторам, которые министерство информации поставит сюда в недельный срок.
Но вот только расчёт – даже самый поверхностный – показывал, что сто сотрудников бюро 205 не смогут справиться с этой работой в приемлемые сроки, потому что на каждого из них – наряду с обработкой ежедневных новых поступлений – приходилось бы по тридцать тысяч копий. Итак, сотрудники всех остальных отделений Судебной полиции получили распоряжение отставить всю свою работу, кроме неотложной, и приоритетно заняться копированием документов. Для Леона Лё Галля это означало, что ему придётся надолго отложить свою научную статью. Он запер свои записи и лабораторные дневники в шкаф и смирился с тем, что его профессиональное существование на обозримое время будет крутиться вокруг разбухших, волнистых карточек.
Время проходило быстро. Не успел Леон оглянуться, как промелькнули уже три недели за тем занятием, что он разбирал славянские фамилии и переносил их на белоснежные карточки, которые затем должен был укладывать в новенькие картотечные ящики. Vichnevski, Wyshnesky, Wysznevscki, Wishnefskij, Wijschnewscki, Vitchnevcky, Wishnefski, Vishnefskij, а к этому Аaron, Abraham, Achmed, Alexander, Aleksander, Aleksej, Alois, Anatol, Andrej, Andreji и Rue de Rennes, Rue des Capucins, Rue Saint-Denis, Rue Barbès, а также еврей, еврей, еврей, еврей, еврей, коммунист, коммунист, коммунист, коммунист, коммунист, масон, масон, масон, масон, цыган, анархист, извращенец, аморальный, безработный, алкоголик, агрессивный, шизофреник, нимфоманка, расово нечистый.
