– Andriau! Greitai ateik! Ar girdi mane? Nevaidink kvailio!
[85]
И он шел, чтобы найти ее и выключить ее громкоговоритель. Она словно взяла весь лес с его жителями в заложники своего шума, своего голоса, в заложники литовского языка, понятного тут только им двоим. Он шел и падал, проваливаясь то левой, то правой ногой в старые окопы и ямы от взрывов. Когда подошел к проволоке, увидел свет фар такси, бивший из-за деревьев.
Андрюсу не удалось аккуратно переступить проволочный забор и на колючей проволоке остался висеть вырванный кусочек джинсовой ткани от его «Левис Страус».
Когда он остановился перед машиной в свете фар, стоящая слева у открытой дверцы минивэна Барбора наконец замолчала и опустила руку с громкоговорителем.
Они доехали до Фарбуса молча. В доме их встретил старик Кристофер в длинном халате. Он как-то странно покивал головой при виде Андрюса и ушел в гостиную, ничего не сказав. Это уже в спальне она устроила ему первый скандал. И второй скандал поздним утром тоже в спальне. Он лежал, протирал глаза и смотрел в потолок, а она зашла проверить, не проснулся ли он, и, увидев, что проснулся, повторила те же слова. Слава богу, что не разбудила, а ждала, пока проснется.
– Из-за тебя Кристофер всю ночь не спал! – обвинила Барбара Андрюса после обеда.
– Он и так ночью не спит, – спокойно ответил Андрюс и сам удивился своему холодному спокойствию.
Задумался, пытаясь понять свое состояние. Он словно «перегорел» в своих желаниях. Ему показалось, что внутри у него что-то изменилось. Появилось что-то новое. И это холодное, самоуверенное спокойствие тоже было чем-то новым и ощущалось как броня, как защита его личного мира от мира внешнего.
Барби мыла посуду на кухне. А он стоял перед окном в спальне, смотрел на заброшенный сад и думал о себе, о своем изменившемся отношении к жизни. Ему не пришлось долго ломать голову, чтобы найти определение этого нового отношения к жизни, появившегося после ночи в «запретном» лесу. Более того, когда он нашел определение, когда понял, что с ним произошло, то вспомнил, что уже ощущал все это незадолго до той ночи, ощущал и переживал в мыслях. Только тогда он осознавал себя жертвой вежливого безразличия Франции или просто жизни. А теперь он стал его частью. Он сам стал Францией или, может, Литвой, или, скорее, просто человеком, который осознал и принял свое собственное вежливое безразличие к окружающему миру и его обитателям.
Он не сошел с ума! Это точно! Он совершенно нормальный, и даже нормальнее других. И понимает он больше, чем другие. И слышит больше!
Под вечер Барби вроде бы успокоилась. А когда легла спать, то сразу заснула. Андрюсу не спалось. Он слушал телом ее тепло. Это тепло дарило ощущение ночного уюта, но глаза не закрывались, хотя ничего и не видели. За дверью спальни раздалось шарканье ног. Кристофер зачем-то вышел в коридор.
«Когда же он ложится?» – задумался Андрюс.
Осторожно поднялся на ноги, натянул джинсы.
Из-под дверей в гостиную пробивалась неяркая полоска света. Андрюс потянул дверную ручку на себя.
Старик, сидевший за овальным столом под горящим сбоку торшером, обернулся. Он не читал – для этого ему не хватило бы света.
– Можно? – спросил Андрюс.
Кристофер кивнул.
Андрюс присел рядом.
– Вы меня извините за ту ночь, – заговорил он. – Я не знаю, что на меня нашло… Выпил немного…
Старик улыбнулся.
– А ты далеко за проволоку зашел?
– Да.
– Землю слушал?
Андрюс кивнул.
– Правда ведь, что там она громче? – Кристофер пытливо уставился в глаза Андрюсу.
– Громче, – подтвердил Андрюс. – Намного громче!
– Я там тоже ее слушал. Давно. В первые годы после приезда. – Старик на мгновение перевел взгляд на окно, за которым темнела ночь, потом снова посмотрел на собеседника. – И потом иногда бывал. Я-то что? – Он пожал плечами. – Это твоя жена забеспокоилась. Когда таксист продукты привез, а тебя в машине не оказалось. Как по мне, если тебя туда тянет, надо ездить, пока не почувствуешь, что хватит. Пока не поймешь, что ничего нового там не услышишь.
– А вы это поняли? – спросил Андрюс.
– И да, и нет. Меня, на самом деле, иногда и сейчас туда тянет. Но возраст уже не тот, чтобы ложиться на землю и слушать, что у нее под травой происходит. Я и так знаю, что там происходит.
– А я слышал звуки не только снизу, но как бы и сбоку, – признался Андрюс.
– Всё в мире дышит, – Кристофер пожал плечами. – Даже камни и железо. А каждое дыхание – это движение. Каждое движение – это звук. Каждый снаряд, каждая мина, попавшая на метровую глубину, рано или поздно выберется оттуда. Не сама, конечно. Ее земля будет подталкивать к поверхности. Своим дыханием. Дождями, просачивающимися вглубь и заставляющими землю набухать и расталкивать находящиеся рядом камни и железяки. Что-то одно сдвинется под землей и сразу цепная реакция, а за ней следующая… Тебе тут нравится?
– Тут? – переспросил Андрюс. – У вас дома – да. А вообще – нет.
Старик усмехнулся.
– Это потому, что тебя ничто не связывает с этой землей. Меня связывает старший брат, а тебя ничего…
В голосе Кристофера Андрюс не услышал ни осуждения, ни удивления. Он словно и сам знал, что любить эти странные, с виду совершенно не французские места Франции не за что. И одновременно ему, казалось, даже понравилось то, что Андрюс забрался за колючую проволоку «минного» леса и лежал там на земле, вслушиваясь в ее звуки.
Андрюсом овладело удивительное спокойствие. Он почувствовал симпатию к старику, почувствовал чуть ли не некую родственную связь с ним. И вычеркнул его тут же мысленно из списка тех, к кому он был вежливо безразличен. Точнее, так как список этот не существовал, или, если быть точнее, в этот список входил практически весь мир, то старика он внес в другой список – очень короткий – тех, кто вызывал у него симпатию. В этом другом списке уже состояли Франсуа и его мать Николь, Филипп и его добрые родители, и даже овчарка Ашка, Поль и даже его папа-врун, водитель посольства Камеруна, притворяющийся дипломатом. В этом списке, только в отдельной, особой графе была записана Барбора, которую он любил, Барбора, которая ждала от него ребенка, Барбора, которая хотела, чтобы он, Андрюс, стал взрослее, а значит – отказался от своей детской мечты.
– Виски? – спросил-предложил Андрюс.
Кристофер отрицательно мотнул головой.
– Я после часа ночи не пью, – он улыбнулся и оглянулся на буфет.
– А когда вы ложитесь спать? – поинтересовался Андрюс.
– Иногда в три, иногда в четыре, – выдохнул старик. – Сегодня лягу раньше. – Он посмотрел на свои ручные часы. – Уже полтретьего!
