Из мемуаров графа А. Игнатьева, атташе во Франции, можно узнать, что для русского военного главным затруднением при отъезде за границу являлось как раз переодевание в штатскую одежду, поскольку снимать военную форму в ту пору в России было строго запрещено, даже при нахождении в отпуске. Он же пояснил, как происходило временное расставание с военным мундиром при отъезде за границу. Переодевание в штатскую одежду происходило непосредственно на границе в кабинете начальника жандармского управления.
Служивший в разведке А. А. Самойло (1860–1963), и потому хорошо знавший предмет, писал о таких секретных зарубежных командировках, что успех здесь зависел от осторожности, предусмотрительности, ловкости агентов. Обычно вымышленным предлогом для таких поездок было ознакомление с историческими памятниками, достопримечательностями городов и т. п.
[65].
Такие «традиции» разведки были весьма прочными и сохранились надолго. Английский журналист писал: «Перед Второй мировой войной началась ожесточенная и длительная борьба между английской и германской дипломатиями, в распоряжении которых были целые армии тайных агентов. Ареной этой жестокой борьбы с 1939 по 1941 год был и Белград… Шпионы слетались на Балканы как мухи на мед. Английские учителя и лекторы, французские фольклористы, прибалтийские бароны, увлекавшиеся фотографией, и гитлеровские «туристы», проявлявшие живой интерес ко всему, проезжали через Белград, выполняя какие-то подозрительные миссии. Мало кому из моих товарищей журналистов в той или иной форме не предлагали выполнять секретные поручения»
[66].
Военными агентами перед началом Первой мировой войны были: в Сербии – полковник Генштаба Виктор Алексеевич Артамонов, в Германии – Павел Александрович Базаров, в Австро-Венгрии – Михаил Ипполитович Занкевич (вскоре замененный на полковника Генштаба барона Александра Георгиевича Винекена), в Черногории – Николай Михайлович Потапов, в Болгарии – полковник Георгий Дмитриевич Романовский. Как вспоминал генерал А. А. Самойло, все они «находились под строжайшим негласным наблюдением германской и австрийской разведок. В то же время Генштаб требовал от них доставки секретных данных, хотя, наряду с этим, военным агентам официально запрещалось заниматься агентурной разведкой, чтобы не компрометировать себя и свои представительства»
[67].
Членами малочисленной русской дипмиссии в Белграде в 1914 году, помимо В. А. Артамонова, были: посланник Н. Г. Гартвиг, первый секретарь В. Н. Штрандман, второй секретарь Л. С. Зарин, драгоман (переводчик) И. Г. Мамулов, курьер Иван Гашевич.
В. А. Артамонов и В. Н. Штрандман, через много лет, находясь под грузом прожитого, оставили свои воспоминания, несомненная ценность которых состоит в том, что они, как и положено в таких случаях, отражали их личную точку зрения на события лета 1914 года, приведшие к мировой катастрофе. При этом заслуживает внимания, что Артамонов и Штрандман во время Сараевского убийства находились в отпуске за границей Сербии. В отличие от обоих этих авторов, 27-летний капитан Верховский вел свой дневник непосредственно на месте, в дальнейшем не вносил в него правок, что может представлять особую ценность для историков.
Деятельность русского посланника в Сербии Николая Генриховича Гартвига заслуживает самого пристального внимания, начиная с момента его назначения на эту должность.
Граф С. Ю. Витте отмечал, что в 1910 году, во время остро вставшего вопроса с назначением на ответственный пост министра иностранных дел (взамен уходящего в отставку Извольского после постыдной истории с присоединенеием Боснии и Герцеговины к Австрии), он предложил на этот пост посланника в Сербии Н. Г. Гартвига. Извольский тогда ответил, что государь никогда не согласится назначить на столь ответственый пост человека, «не носящего русской фамилии»
[68].
Извольский (его считают масоном и убежденным англофилом), находясь за границей в Австрии, встречался с графом А. Эренталем, австро-венгерским министром иностранных дел (1906–1912).
По версии Эренталя, оказалось, что он говорил Извольскому о своем предложении присоединить Боснию и Герцеговину к Австрии, и Извольский против этого не возражал. А только ставил условием – открытие для русского флота Дарданелл, на что он, Эренталь, не дал определенного ответа. По мнению же Извольского, он возражал против такого присоединения
[69]. В любом случае, туманные обещания Извольского позволили Австро-Венгрии осуществить постыдную аннексию, и это было еще одним шагом к завязыванию сложного узла проблем на Балканах.
Несмотря на свою отставку, Извольский продолжал протежировть Гартвига. Однако этому воспрепятствовал всесильный П. А. Столыпин, который желал иметь на этом посту более управляемого человека. Таким человеком стал зять Столыпина С. Д. Сазонов
[70]. Сазонов, – отмечал С. Ю. Витте, – «был человеком порядочным, очень неглупым, болезненным, со средними способностями, не талантливым и сравнительно малоопытным»
[71].
Вследствие всех этих событий и интриг Н. Г. Гартвиг в 1909 году в конце концов занял пост посланника в Сербии. Перед ним была поставлена задача предупредить возможное преждевременное выступление Сербии против Австро-Венгрии и в то же время вовлечь сербов наряду с другими балканскими народами в антиавстрийский союз. Но Гартвиг стремился проводить собственную политику, независимую от политики Сазонова, рассматривая себя как представителя не только официальной России, но и неофициальной – панславистов и воинствующей просербской части императорского двора. В итоге он создал у сербского правительства впечатление, что в случае необходимости Сербия получит от России более существенную поддержку, чем это определялось официальной политикой России.
В Белграде капитан Верховский был встречен Гартвигом вполне доброжелательно. Словесный портрет Гартвига (С. дн. 26.I) и отмеченные Верховским в самых доброжелательных тонах его положительные человеческие и профессиональные качества, дополняют характеристику этого неординарного русского государственного деятеля, имя которого накануне Великой войны было окружено в Сербии совершенно особым ореолом. Лучшей похвалой ему служило то, что вся венская печать постоянно требовала от своего правительства, чтобы оно настояло в Петербурге на отозвании Гартвига из Белграда, где он так определенно нарушил равновесие влияния Австрии и России в пользу России. Сербы чрезвычайно ценили и супругу посланника, госпожу Гартвиг, которая во время войны 1912 года стояла в Белграде во главе всего дела организации помощи раненым героям войны. В 1914 году в Сербии ее называли «наша сербская майка» (мать). Популярность ее во всей стране была огромна. «За эти два дня праздников, – писал очевидец, – на ее имя в посольстве было получено около 6000 карточек, писем и поздравлений от ее пациентов, которые получили от нее помощь и облегчение»
[72].
