Понятно, что Витте приложил немало усилий (действуя в основном через вел. кн. Николая Николаевича) для аннулирования этого Бьоркского соглашения, и в ноябре 1905 года Николай II направил Вильгельму II письмо, в котором император предлагал добиться согласия Франции присоединиться к этому договору. Это не произошло, и формально Бьоркский договор, хотя и не был расторгнут, но фактически в силу не вступил.
В то время Российская империя постепенно отходила от шока Русско-японской войны и смуты 1905 года и, хотя находилась еще в хаотическом состоянии, но энергично восстанавливала свой военный потенциал. Несмотря на трудности, она всячески покровительствовала Сербии, провозглашая панславянские лозунги. К тому же Россия оказалась роковым образом связанной односторонними обязательствами по отношению к Сербии, так что в случае нападения на нее должна была сразу выступить в ее защиту. Гигантские долги французским банкам так же не позволяли России оставаться в стороне в случае нападения Германии на Францию.
Общий курс России на перевооружение к 1917 году был отражен в «Большой программе», разработанной Генеральным штабом в середине октября 1913 года и одобренной императором 22 октября того же года. Понимая всю опасность положения, император Николай II начертал резолюцию: «Мероприятие это провести в особо спешном порядке»
[22]. Николай II повелел полностью выполнить «Большую программу» к осени 1917 года. Предполагалось эту «программу» полностью выполнить к 1 ноября 1917, а наиболее важную ее часть, касающуюся артиллерии, – к 1 апреля 1917 года. Дума в полном объеме утвердила «Большую программу», и 24 июня 1914 года «Большая программа» стала законом. Но время было уже упущено, до начала войны оставались считаные дни…
А. И. Верховский считал одной из основных причин войны с кайзеровской Германией кабальный торговый договор, навязанный Германией России. Он писал: «Во время нашей войны с Японией Германия заставила нас под угрозой войны заключить торговый договор, по которому мы уплачивали немцам миллиардную контрибуцию… Они, не стесняясь, писали, что русские и славяне – это навоз на германскую ниву… А на Босфоре и Дарданеллах немцы поставили своих офицеров, генерала Сандерса, свои пушки, свой флот: Гебена и Бреслау. Без шуму и крику немцы заняли выход из русского Черного моря и надели удавку на шею России… Война началась оттого, что: 1) немцы хотели нас поработить постепенным захватом земель, торговым договором, влиянием на всю нашу жизнь, внося всюду деспотизм и рабство; 2) немцы заставляли нас тратить одну треть всех народных денег на военные нужды…»
[23].
Очевидно, что в интересах России было проведение политики, постепенно устраняющей такую явную несправедливость. Насущной необходимостью становилось ослабить германское и австрийское влияние в Турции и на Балканах, утвердить на последних свое собственное влияние и добиться свободного выхода для Черноморского флота в Средиземное море. Каким образом можно было достичь поставленных целей? Обучаясь в Николаевской Императорской академии Генерального штаба, Верховский (и не только он) непременно должен был ознакомиться с древним военным трактатом великого китайского полководца VI века до н. э. Сунь-цзы под названием «Трактат о военном искусстве». Поразительно точные, не теряющие своей актуальности теоретические выкладки китайского полководца и сегодня невозможно опровергнуть: «Лучшее из лучшего заключается в том, чтобы покорить войско противника без боя. Поэтому высшее искусство войны – это разрушить планы противника; затем расстроить его союзы (выделено мной. – Ю. С.), на следующем месте – разгромить его войска, и самое худшее – осада крепости»
[24]…
Из мемуаров английского посла Бьюкенена следует, что в дни, предшествующие Великой войне, германский посол граф Пурталес делал вывод, что в Петербурге в случае начала войны, произойдет… социальная революция. Пурталес ошибся. Вместо того чтобы вызвать революцию, война лишь скрепила связь между государем и народом. Патриотические манифестации захлестнули Петербург и Москву. Рабочие объявили о прекращении забастовок, различные политические партии оставили свои разногласия. В Думе, которую государь созвал на внеочередную сессию, лидеры различных партий наперебой говорили о поддержке правительства, которое они так яростно бранили лишь несколько недель назад. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, призывали рабочих защищать свою страну от захватчиков. Объединившись таким образом вокруг трона, либералы и прогрессисты надеялись, что война, так крепко сплотившая императора с его народом, ознаменует начало новой эры конституционных реформ. Однако после ряда серьезных военных поражений настроения в русском обществе резко поменялись.
Справедливости ради следует отметить, что в крестьянской среде в начале войны настроения были совершенно другие, и это не прошло мимо внимания Верховского. В книге «Россия на Голгофе» он, давая развернутую картину сложного положения в российском обществе, писал, что интересы крестьянской массы «не выходят за пределы родной деревеньки…»
[25].
В мемуарах графа А. А. Игнатьева описан эпизод, когда он во время доклада Николаю II о положении во французской армии весьма положительно отозвался о ее боевых возможностях и о том, что она твердо нанесет удар могущественной немецкой армии. Император его назвал тогда «оптимистом» и заявил, что хорошо было бы, если бы французы продержались хоть десяток дней, пока русская армия отмобилизуется, и тогда нам можно будет «как следует накласть немцам»
[26].
По другим воспоминаниям, например, генерала от инфантерии Н. Епанчина, Николай II предвидел «тяжелую, очень долгую и очень опасную войну»
[27].
Незадолго до своей трагической гибели (расстрелян 20 сентября 1918 года) известный публицист сотрудник газеты «Новое время» Михаил Осипович Меншиков записал в своем дневнике (24 июня 1918 года): «Свидетель моего времени, я твердо уверен, что на месте Николая II можно было избежать и японской войны, и теперяшней, и тогдашней революции, и теперяшней. Как? Да очень просто: глядеть во все глаза на опасность и уклоняться от нее»
[28].
