– Принял к сведению…
– Слушай, у тебя ничего не стряслось? Голос странный.
– Полный замот, только и всего.
– Тогда молчи и просто послушай дальше.
После захода на комбинат этот актив перестает быть спорным, исчезнет второй реестр, который Жмужкин завел в ходе тяжб. Александров сможет заткнуть «счетку» и Пригожина. А за пару месяцев в авральном режиме Скляр и его молодцы наведут марафет в холдинге.
– Первого апреля, в день дураков, проведем совет директоров… – говорил в трубке голос Платона.
Александров слушал.
По итогам года и по решению совета директоров, холдинг распределит дивиденды, которые Александров получит в июне. Это политический момент, переломный. Они начнут тут же затыкать военные дыры. Ради этого можно на год забыть о мелованной бумаге. Жила Россия без нее век, пусть еще чуток поживет.
– Тем более, думаю, бумагоделательную машину грамотнее ставить не на Самбальском, а на «Звездном». Объяснить?
– Объяснишь через годик…
– Злой ты сегодня, и это меня расстраивает.
Технологи, которых Скляр собрал за последний год, предложили целлюлозу с одной из трех очередей на «Звездном» рукавом пускать напрямую в бумагоделательную машину. Резкое снижение затрат. Раз так, то Самбальский комбинат в перспективе им не нужен. Подоить его еще лет пять на прежнем оборудовании, на пердячем пару можно, конечно, но годовой доход у него – всего полтинник. А полтинник в год – это для них сейчас не деньги – «дыры в судьбе надо шпаклевать». Поэтому жизни Самбальскому комбинату Платон отвел год. Поработает на износ, выдаст на-гора лимонов восемьдесят. Эти деньги – немедленно на дивиденды, а комбинат – под нож. Продать по цене металлолома с землей. Плюс Скляр еще до конца не посчитал, сколько накапает с Листвянки и сибирского комбината… Но в целом Александров может рассчитывать миллионов на сто пятьдесят.
– Ради банка мы на год забываем про развитие, вместо этого я пытаюсь пятью хлебами накормить всех страждущих. Вас с Колей из говна вытащить, чуток зарплаты поднять и символически области подкинуть. Чтобы всем жить дружно.
– Дружно жить – это хорошо. – Александрову сегодня почему-то претил обычный тон Скляра. Впрочем, его дело.
– Вот так, кот Леопольд. Пошел рассовывать мышей по мышеловкам. Жаль, что ты не хочешь подскочить ко мне сюда, ты бы оценил мой замысел.
– Приедешь, расскажешь. Сейчас у меня голова совсем другим занята, извини.
– Знаешь, только в покое так ясно видишь, что все надо самому дотирать. Никогда не задумывался, почему у всех наших великих все идет через одно место? Разучились сами работать. А команды давать – гораздо проще, чем результат получить. Если хочешь, чтобы что-то было сделано правильно, сделай сам. Я так думаю.
– Это хорошо, – рассеянно произнес Александров.
Чернявин всю неделю избегал встречи с человеком-горой Аркадием, все ждал, что таможня сама разродится таким результатом, которым он перед горой и отчитается. Ответил на звонок Аркадия, когда дальше прятаться стало невозможно. Аркадий приветствовал Чернявина самым радостным образом, и тот решил, что все сложилось. С облегчением, прямо физическим, откликнулся на предложение Аракадия подъехать и, повесив трубку, побежал в бытовку.
Вопрос, с которым явился Аркадий, оказался, однако, весьма непростым. Для его решения требовалась поддержка Минприроды, что было муторно и для Чернявина совершенно нерентабельно.
– Вы, Юрьсергеич, это должны решить до Нового года. И не вздумайте нас второй раз продинамить, – внезапно заявил Аркадий, заиграв желваками.
– Что такое? – Чернявин выработал за полгода работы в министерстве умение приподнимать левую бровь и стеклянными глазами смотреть на собеседника.
– В таможню носа вы не совали, по Зайцу не сделали ничего. Все сложилось само… Ну, я слегка подправил… Так что «по факту», как вы тогда выразились, у нас считалки не будет, шеф сэкономил деньги.
Чернявин попытался приосаниться и даже многозначительно хмыкнул, что «само» ничего и никогда не складывается. Если «по факту» человек-гора считает, что он ничего не должен, то он, Чернявин, ничего у него и не вымогает. В конце концов, они в служебном кабинете. Просто не понимает, что Аркадий… э-э-ээ… имеет в виду. И просит больше подобных вопросов с ним не поднимать.
– И тем не менее, Юрьсергеич, – произнес человек-гора, приветливо улыбнувшись в ответ. – Я сюда езжу не для того, чтобы экономить деньги шефа, а чтобы осваивать выделенный бюджет, получая плановый результат, ясно? Поэтому сегодняшнее поручение – контрольное. В хорошем смысле этого слова.
У Чернявина пополз было холодок по спине, но тут же на смену страху пришла трезвая мысль, что коль так, то Зайца можно еще чуток пощипать. Аркадий глянул ему в глаза и, ухмыльнувшись, чуть тише добавил:
– Зайца закроют без вашей помощи. Это так, для ориентировки. Ну, я погнал.
Зайца закрыли двадцать четвертого декабря. В неортодоксальном мире царила благостная рождественская ночь. Дева Мария ступала по земле под пение Jingle Bells и Tannenbaum, когда прокурор Краснопресненского района убеждал дежурного судью, что на свободе Заяц и дальше будет разворовывать комбинат, нанося ущерб его владельцам, обществу и государству.
Чернявин похолодел, прочтя заметку в новостях, но принял полстакана и решил забить. Пал солдат на поле брани, что ж, война – дело такое. У него самого война на домашнем фронте. И Новый год скоро, потом Рождество, он отоспится, в церковь сходит.
Теперь, три года спустя, разглядывая зубчатые башни девятнадцатого века в городе Лидсе, в Западном Йоркшире, он часто вспоминал ту оплошность. Трудно, что ли, было сочувствие изобразить? Жене заячьей денег подкинуть по мелочи, к адвокату подъехать помощь предложить…
Все новогодние праздники он ходил по даче мрачный, думая только о том, как быстрее сварганить иск об ограничении родительских прав Лиды. Раз и навсегда перекрыть дорогу и этой сучке, и ее хахалю. Адвокат говорил, что оснований хватает – совершение умышленного преступления против жизни или здоровья супруга, – но более простым вариантом считал иск о признании матери недееспособной. Основание – хранение ядов, что подтверждают водитель и горничная, и факт применения оружия в виде кухонного резака, что засвидетельствовал водитель, который именно в этот момент принес в кухню продукты. А дальше – чуток замотивировать органы опеки, и вопрос будет решен. Правда, придется долго выбивать по суду экспертизу на невменяемость. Это не день, и может, даже не месяц и не два. Значит – уже почти к весне. И снова, как и год назад, прошлой весной, пронзило острым жалом – отберут! Если промедлит еще чуть-чуть, отберут же! Уже не комбинат, дочерей отберут. Ни перед чем не остановятся, это же бандиты!
Но даже теперь, в Лидсе, в Западном Йоркшире, тяжелее всего было вспоминать собственную звериную злобу, затравленый взгляд любимой младшей Танечки, ненависть в глазах Машки, дряни неблагодарной. Вот до чего эта сука Лидка его довела тогда! Как ему еще о Зайце было помнить?
