Все ученики покинули его, никто не пришел ободрить и защитить, даже прямой и смелый Марк Целий Руф. Впрочем, двери его дома охраняют молодые клиенты, благоговеющие перед гением и славой бывшего «отца отечества». Но смогут ли они уберечь его от кинжала наемного убийцы и от разъяренной черни?
Тишина беззвучно шептала. В ней было ощущение надвигающейся опасности. Цицерону стало казаться, что кто-то крадется по темным переходам и прячется за шкафами и занавесями.
Постепенно усиливаясь, его бил выматывающий озноб, тело покрылось омерзительным липким потом, отчаянно стучало сердце.
– Боги, спасите меня! – прохрипел Цицерон, ужас медлительной ледяной рукой сдавил ему горло.
Словно подброшенный невидимой пружиной, он вскочил и отдернул тяжелую ткань, закрывавшую вход в таблин. Там стояли они, казненные по его приказу катилинарцы, с закаченными глазами, прикушенными черными языками, и веревками, свисавшими с перетянутых шей…
Цицерон хотел закричать, но только глухо простонал и повалился на пол. Вот оно – мщение! Вот оно проклятие трехликой Гекаты! Он тут же торопливо поднялся, вперил во тьму остекленевший от ужаса взгляд…
Тьма была пустой и недвижной. Призраки исчезли, но проклятый занавес все еще шевелился, вздрагивал.
Цицерон вытер холодный пот и затравленно обернулся. А… вот теперь они сзади подкрадываются, ближе и ближе, пряча под плащом руку…
Кто вас послал? Цезарь или Клодий? Или, может быть, мертвый Каталина?
Воспаленный мозг Цицерона боролся с видениями.
Нет, нет, сжалься! Я не в силах перенести это безнадежное и бесконечное ожидание!
Цицерон безвольно побрел к тайнику, в котором был спрятан пузырек с египетским ядом. Он протянул руку… и увидел перед собой длинную фигуру, преградившую ему путь. Цицерон вгляделся и вдруг почувствовал прилив облегчения и радости: призрак его старого учителя, философа и оратора Молона Родосского смотрел на него с ободряющим выражением. Вспомнились его слова: «Стоик не спешит убежать из жизни, а покидает ее спокойно и с достоинством. Не приближай свой конец, ибо это малодушие, терпеливо выноси тяготы и страдания, хотя и старайся их избежать. Смерть – ничто, не следует ее бояться, жизнь мгновение, пользуйся ею, но не жалей о ней, ибо жизнь человеческая – случайность». Цицерон провел ладонью по мокрому лбу и снова сел в кресло. Понемногу он успокоился и, обессиленный видениями, задремал.
И тогда послышались шаги, приближающиеся через анфиладу комнат. Ну, это не призрак… Он идет решительно, не прячась и не скрывая своего нетерпения. Так ведет себя лишь тот, кто облечен доверием народного собрания, тот, кого послал весь Populus Romanus
[167]. Он суров и полон достоинства. Он идет сюда, чтобы истребить неугодного квиритам жалкого старика, четыре года тому назад посмевшего преступить закон. Он уже близко, и в руке его блестит меч. Все кончено, сейчас это произойдет.
Цицерон покорно склонил голову, в последний раз глубоко вздохнул и… узнал честного юношу Элия.
– Марк Туллий, – сказал Элий взволнованно, – тебе следует немедленно уйти из дома и, пожалуй, покинуть город. Сейчас прибежали мои отпущенники и объявили, что Клодий собирал народ в цирке фламиния, там он добился окончательного утверждения закона о твоем изгнании. Оба консула и Цезарь одобрили решение народа. Клодий искусно накалил толпу своими речами. Чернь пришла в ярость, раздались призывы к отмщению погибших сподвижников Каталины. Несколько минут назад твои друзья разогнали шайку каких-то подозрительных образин. Но если здесь окажутся тысячные толпы, даже ценою жизни мы не сможем защитить тебя.
– Спасибо, отважный Элий, я последую твоему совету, – кивнул Цицерон. – Если римляне хотят отдать государство во власть преступников, я вынужден покинуть их. Если не окажется среди римлян такого республиканца, как я, спасшего отечество от гражданской войны и тирании, то и они не долго останутся свободными. Такова моя судьба: я не могу ни победить без республики, ни быть побежденным без нее.
Цицерон прошелся по таблину с удрученным, но гордым видом.
– Эмпидокл, – сказал он секретарю, – заканчивай погрузку и поезжай к Капенским воротам. Я только напишу письмо брату. Элий с друзьями меня проводят.
Когда Элий и Эмпидокл ушли, Цицерон схватился за голову и, раскачиваясь, громко застонал. Лицо его исказилось, он заметался, нелепо натыкаясь на стены и волоча ослабевшие ноги. Потом сел и стал писать письмо брату Квинту, опытному политику и финансисту, на время предусмотрительно исчезнувшему из Рима.
– Брат мой, брат мой, брат мой! Никакая мудрость, никакое безупречное учение не дают мне достаточно сил, чтобы выдержать такое…
Внезапно он перестал писать, уронил табличку на пол и, не поднимая ее, бросился к выходу, пораженный леденящим приступом страха. Ему послышался грозный, нарастающий рев, с которым приближаются толпы разгневанного народа.
XII
Подходила к концу зима в год консульского правления Кальпурния Пизона и Авла Габиния.
Новые претенденты на магистратские должности наперебой ублажали избирателей. Обжорство и пьянство тысяч людей завершались страшными драками со множеством изувеченных и убитых.
Переполненные цирки дрожали от воплей, рукоплесканий, грохота колесниц. Казалось, еще немного – Рим задохнется, погибнет от собственного буйства и расточительства. Но обозы с продовольствием и товарами вновь и вновь стекались к Вечному городу. Отвернувшись от толпы праздных гуляк, расходились по мастерским хмурые ремесленники, и под бдительной плетью надсмотрщика принимались за тяжкий и безрадостный труд рабы.
Клодий собрал римский плебс в цирке Фламиния, чтобы утвердить закон об изгнании Цицерона как виновника казни катилинарцев. Возбужденная толпа бросилась к дому бывшего «отца отечества», смела стражников и подожгла особняк.
Цицерон успел заранее покинуть город и увезти наиболее ценное имущество.
– Ваш враг с позором бежал! Свершилась справедливая месть, о римляне, – торжественно произнес Клодий, глядя, как рушатся подрубленные мраморные колонны и пылают стропила. – Сейчас мы пойдем на Капитолий и установим доски с записью закона, принятого вами. А здесь, вместо логова предателя и убийцы, будет выстроен храм Свободы!
Добившись изгнания Цицерона, Клодий поставил на голосование комиций новое предложение: о назначении сенатора Марка Порция Катона полномочным послом на Кипре. Комиции проголосовали положительно, и сенатор с мрачной покорностью отправился пререкаться с изворотливыми кипрскими династами. Только теперь столицу оставил Цезарь. Во главе четырех отборных легионов он двинулся к границам «косматой Галлии», сопровождаемый бодрыми напутствиями друзей и проклятьями оптиматов.
Рим продолжал волноваться; в таблине поэта Валерия Катона тоже бушевали политические страсти. Хозяин старался успокоить своих пылких друзей. Правда, они ограничивались возмущенными пересудами, опасных и опрометчивых поступков в отношении правительства никто из них не совершал. Только Гай Меммий пытался начать судебное дело против Цезаря, но не нашел поддержки в сенате.
